Шерлок Холмс и Священный Меч - Томас Фрэнк (1980)

Усадьба Рэппа в Мейфэре, казалось, ничуть не изменилась. Сквозь деревья проглядывал все тот же довольно обветшалый дом, обнесенный со всех сторон забором из железных прутьев. Добраться до него можно было по единственной подъездной дороге, мимо сторожки. Будучи уже знакомы с этим необычным жилищем, мы с Холмсом покинули кеб и представились рослому, решительного вида человеку, который, только узнав нас, открыл ворота.

Кроны деревьев почти целиком закрывали дом с улицы, но возле дома не росло ни одного дерева, здесь находились только ровно подстриженные газоны. Место походило на пустой бильярдный стол. Где-то не очень далеко слышалось грозное рычание собак, нетрудно было догадаться, что это нервно мечутся в своих загонах доберман-пинчеры. С наступлением ночи собак выпустят во двор и появиться там одному будет равносильно самоубийству. Империя дорожила Рэндольфом Рэппом и принимала все необходимые меры для обеспечения его безопасности.

Дворецкий Рэппа, в котором без труда угадывался отставной полковой кузнец, провел нас внутрь. Мы с Холмсом вновь увидели типичную привлекательную обстановку английского дома. Лишь кое-где между дорогими коврами поблескивали полоски хорошо отполированного паркета. Флотский адмирал мог бы провести своей безукоризненно белой перчаткой по любому предмету мебели, не боясь, что к ней прилипнет хотя бы пылинка. Поленца в камине и в стоящей рядом корзинке оказались все примерно одной формы и величины. Ни на одной из них не было потеков смолы, из-за чего дрова могли бы вспыхнуть с жутким треском. Картины висели ровно, как по линеечке, в подходящих для них местах. На двух больших масляных полотнах красовалась подпись Джона Эверета Милле, а то, что висело над большим диваном, несомненно, принадлежало кисти Беллини.

Если большая прихожая и гостиная отражали взыскательный вкус достаточно чопорной Аманды Рэпп, кабинет сэра Рэндольфа Рэппа, куда нас ввели, – его, можно сказать, святая святых, – отнюдь не являлся образцом порядка.

После ухода дворецкого бывший профессор, ныне специалист по мотивации человеческих поступков, поднялся из-за огромного стола, заваленного заметками, письмами и отчетами. У него была чрезмерно большая голова с копной взлохмаченных волос, круглое, улыбающееся румяное лицо. Роста он был невысокого, и когда двинулся нам навстречу, его раздутое, как большой пузырь, туловище заколыхалось на кривых ногах.

– А, Холмс, – приветствовал он, протягивая руку. – Всегда рад вас видеть. Присаживайтесь. – Указав на кожаный, местами сильно потертый диван недалеко от стола, он схватил мою ладонь двумя руками. У него были короткие и сильные пальцы. – Ах, милый Ватсон! Вы как будто созданы друг для друга.

Усадив меня в кресло со свалявшейся набивкой, он указал на коробки с сигарами и табаком, которых в комнате было несколько. Из нефритовой шкатулки на столе Рэндольф извлек длинную египетскую папиросу. На указательном пальце темнело никотиновое пятно: усевшись, он рассеянно уставился на него.

Я с удовольствием закурил одну из пропитанных ромом сигар, в то время как профессор расчистил стол, тем самым усугубив царивший на нем хаос. Вздохнув, он небрежно махнул рукой.

– Аккуратность – добродетель посредственности. Не могу припомнить, кому именно принадлежит это изречение, но я нахожу его утешительным. – Пыхнув дымком, он отложил папиросу. – Итак, что интересного было в вашей жизни? Вы люди активные, много где бываете, пока я сижу здесь, прикованный к столу.

Мы с Холмсом знали, что это неправда, впрочем, Рэпп и сам знал, что нам это известно. В случае необходимости он посещал любые правительственные учреждения, перед ним открывались почти все без исключения архивы. Часто после подобных вылазок в так называемый «внешний мир», по его словам, в этом самом кабинете рождались докладные записки, которые затем с посыльным отправлялись начальникам департаментов и нередко приводили к весьма неожиданным результатам.