Вползая в окна, расположенные под самым потолком, грязно-серый свет выдавливал из дортуара остатки ночного мрака. Здесь, на уложенных в два ряда соломенных тюфяках, притулились монахи, пребывавшие в различных состояниях между сном и бодрствованием. Ханс-Юрген пробирался между рядов на цыпочках, но братья все равно беспокойно шевелились, слыша его шаги. Прежде все дружно вскакивали под звон монастырского колокола, теперь же, когда колокол умолк, каждый вставал, когда ему заблагорассудится. Некоторые поворачивались, чтобы окинуть его негодующим взглядом. Другие не обращали на него никакого внимания, словно стояла глубокая ночь. Впрочем, утро еще толком не наступило. Кое-кто храпел. Иные лежали не дыша, словно мертвые. Полное отсутствие дисциплины, думал Ханс-Юрген, весь монастырский уклад – насмарку. И разложение началось уже давно.

Его приход словно вызвал волну, прокатившуюся по тюфякам: братия начала пробуждаться. Кто-то рыгнул, кто-то выпустил газы. Спертый холодный воздух, отягощаемый хриплым дыханием вонючих глоток. При его приближении рьяные телодвижения, наблюдаемые кое-где под зловонными одеялами, сразу же прекращались и воровато возобновлялись, когда он проходил дальше. Грех рукоблудия – вот что творилось здесь в серые предрассветные часы: приглушенные вздохи, стоны. Ханс-Юрген винил во вспышке Онанова греха приора: эти его лекции распалили воображение тех, кто помоложе. Где-то за его спиной раздался протяжный стон. Знать, кто-то кончил… У, щенки, псы поганые.

Старшие монахи спали в дальнем конце помещения. Он прошел мимо своего тюфяка, так и не потревоженного минувшей ночью. Брат Герхард уже одевался. Узнав, что его вызывают, он не выказал никакого удивления, и оба быстро проследовали к выходу под любопытствующими взглядами. Пока они шли, в дортуаре царило молчание, но стоило им удалиться, как среди монахов тут же вспыхнуло бурное обсуждение. Герхард считал Ханса-Юргена ставленником приора, не принадлежащим к кругу его сторонников; врагом. Сандалии их проклацали по булыжнику, они поднялись по ступенькам. Герхард, Ханно и Берндт – эти трое держались особняком. К их клике была близка изменчивая по составу группа молодых монахов – все они формально поддерживали старого настоятеля. Ханс-Юрген и Герхард вошли в келью приора.

Отец Йорг по-прежнему стоял у окна.

– Мои глаза слабоваты, брат, – сказал он и жестом повелел Хансу-Юргену подойти к окну. – Здравствуйте, брат Герхард, – добавил приор; Герхард молча кивнул. – Расскажите нам, что вы видите.

Ханс-Юрген подождал, пока в тумане не возникнет просвет. Лодка стояла на том же месте – где-то в четверти мили от обрыва. Он разглядел на борту одного человека, но от его сотоварища не осталось и следа.

– Я вижу только великана, отец, – сказал он. – Второй куда-то делся.

– Он в бочке. Это-то, когда проклятый туман на минуту рассеялся, я видел.

В дверном проеме показалась любопытная физиономия – брат Иоахим-Хайнц.

– Да?

– Я пришел предложить свою помощь, отче.

– И брат Хайнц-Иоахим с вами, как я понимаю.

Монах кивнул, и за его спиной вырос второй.

– Что же, хорошо. А теперь, брат Герхард…

Брат Герхард снова молча кивнул.

– Великан пытается поднять бочку, отец, – пояснил Ханс-Юрген; на пороге возникли братья Ханно, Георг и Берндт, протолкнув ранее явившихся дальше в келью. – Чуть не упал, – продолжил он. – Боюсь, лодка уж слишком сильно раскачивается.

– Хорошо. Брат Герхард, я помню, что три года назад, когда вы занимались одной из ваших затей…

Мимо Ханно и Георга протиснулись братья Флориан и Райнхардт, пробрались в дальний конец кельи и попытались из-за спины Ханса-Юргена заглянуть в окошко.

– А вам что? – спросил Йорг.

– Мы очень спешили, – ответил Флориан.

– Чтобы помочь, – добавил Райнхардт и двинулся вперед, но тут его потеснили Гундольф, Маттиас и Харальд.

– Помочь? Но в чем?