Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк (1996)

Он поднял голову и замер: с обрыва к воде мчались серые фигурки. Монахи. Некоторые уже достигли того, что он раньше счел грудой плавуна, – теперь это выглядело как огромное гнездо, свитое из бревен. Братья кричали друг на друга, лезли в гнездо, один, тот, что призывал других подождать, протолкался вперед, кого-то отогнал прочь, другим вручил что-то, издали похожее на весла. Ну конечно, весла, потому что все они били по воде, вздымали брызги; и вот плот отчалил от берега. Монахи на борту – человек десять, может, дюжина – горячо взялись за дело, но гребцами оказались неопытными. Плот крутило, он двигался неуклюже, рывками. Монах, возглавлявший команду, вопил и размахивал руками. Гребцы стали двигать веслами слаженнее, равномернее. Бернардо, раскрыв рот, смотрел на рысканье плота – вправо, влево, назад к обрыву, но общее направление уже угадывалось: они плыли к нему. Канат выскользнул у него из рук, бочка снова начала опускаться. Бернардо глянул в воду, потом на монахов и вернулся к своему занятию. Раз-два, раз-два… Крики отвлекли его, руки дрогнули, бочка переменила положение, и лодка резко качнулась. «Все пропало», – подумал он испуганно. Монахи, кажется, овладели своим судном и шли на него прямым курсом. Бернардо резко выдохнул, потянул, вес с каждым мгновением становился все ощутимее. Наверное, его друг сейчас уже прямо под ним. Он глубоко вздохнул, стараясь отрешиться от наплывающего на него шума и гама. Раз-два, раз-два… Бу-у-ум!

Бернардо вскочил, лодка накренилась. Под изогнутым бортом показалась верхушка бочки и стукнулась об обшивку. Он шлепнулся на зад, потянул еще сильнее, заглянул за борт – бочка свободно крутилась в воде. Он все подтягивал, пока не показалось окошко. В окошке билась желтая вода, потом из тьмы выплыло белое пятно – глаза, разверстый рот. Бернардо прижался носом к стеклу и увидел, как лицо погружается в воду. Он снова закричал, принялся колотить кулаками.

– Эй, там! – донеслось до него.

Он пропустил это мимо ушей. Думай, приказывал он себе, потом рванулся к бочке, лодку качнуло, на мгновение она замерла, словно решая, опрокинуться или нет, потом выровнялась. Равновесие, напомнил он себе, и снова подналег на канат. Однако теперь бочке мешал борт лодки.

– Э-э-эй! – раздалось опять.

Он не обращал внимания, сосредоточившись на своей непосильной задаче, думая о бледном лице с отвисшей челюстью, о воде, залившейся в бочку, о Сальвестро, уже утонувшем или тонущем. Но бочка упрямо отказывалась вползать на лодку, он уже окончательно это понял, а если он перегнется через борт, то не выдержит и перевернется лодка, и потому он колотил ногами по дну, издавая рык, адресованный и воде, и небу, и монахам, и самому острову. Этому мерзкому острову. Плот был уже совсем рядом. Ярость и отчаяние перекатывались в его голове черными камнями. Он вскочил, монахи подгребли еще ближе. Он стиснул кулаки. Знакомая ярость накрывала с головой, захлестывала – да, десять монахов, их капитан принялся размахивать руками, показывать на бочку, расстояние между лодкой и плотом стало совсем ничтожным – еще несколько футов, и он сможет туда перепрыгнуть. Он напрягся, удерживая себя в равновесии.

– …хватай конец! Да хватай же, дурень неповоротливый!

Приказ этот его оглоушил. Плот чуть ли не бился о лодку, весла лупили по воде, монахи кричали, указывали на бочку, болтавшуюся между лодкой и плотом. Он нагнулся, все еще ничего не понимая, – такой поворот событий совсем сбил его с толку. Монахи тоже наклонились, и тогда он наконец сообразил. Белые и тонкие руки, протянувшиеся с плота, схватили бочку за один край, руки огромные и красные, протянувшиеся с лодки, ухватились за другой, подняли бочку, Бернардо рванулся вперед, монахи попадали назад, и бочка вкатилась на плот, где ее подхватили другие руки, принялись срывать кожаную оболочку, выбивать крышку. На палубу хлынули зеленоватая зловонная вода и желтая пена, выпала рука, показался затылок.