Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк (1996)

Наставало утро, и, если они были на марше, Гроот целый день нес корзину с Капо. Для этого имелись два шеста. Гроот, коренастый и крепкий, вставал спереди. Тот, что шел сзади, был намного сильнее даже Гроота и выше на две головы. Сальвестро относился к нему настороженно – он видел, что остальные обращаются с ним пренебрежительно, но и с насмешливой симпатией: неужели в Отряде, думал Сальвестро, есть кто-то еще более презренный, чем он сам? Второй носильщик Капо был для Отряда чем-то вроде козла отпущения и одновременно талисмана. Сальвестро запомнил этого парня – тот был немногим старше его самого – с самых первых дней, когда он еще ничего не понимал и всего боялся: тогда великан дал ему погрызть костей. Совсем недавно, отлучившись по большой нужде в кусты, он увидел, что гигант терпеливо переминается на ведущей в лагерь тропе. Оказывается, он уже пробыл там пару-тройку часов. Симон сказал ему, что он должен встречать Шевалье, который вернется по этой тропе с парой мешков жратвы, тяжелых… При этом сам Шевалье слонялся в лагере – его было хорошо видно из-за деревьев, но здоровяк не делал из этого решительно никаких выводов. Сальвестро попытался объяснить, что над ним подшутили.

«Не тяжелых. Ты ж олух!» – растолковал он.

«Ну да, а я что говорю?» – ответствовал великан.

Но тут Сальвестро вконец приперло, и он помчался в кусты, а здоровяк так и остался стоять на своем посту. В ту же ночь – он как раз нежился в мягких объятиях сна, плавал в чарующих волнах сновидений – ему пришлось проснуться от удара в спину чего-то твердого, похожего на лопату.

«Ты ж олух!» Над Сальвестро маячила огромная радостная физиономия: в темноте и со сна Сальвестро не сразу понял, кто это. «Ты ж… – Обладатель физиономии помедлил для пущего эффекта. – Олух». После чего разразился хохотом.

И сейчас, в холодном вечернем свете, заполнявшем промежуток между дверным проемом кладовки для брюквы и видневшимся сквозь него слякотным полем, он смотрел, как тащится по грязи его товарищ, как он преувеличенно хромает, выражая недовольство блудным своим башмаком. То ли башмак за это время ссохся, то ли нога распухла, кто его знает. Возникшую в памяти физиономию с ее широкой улыбкой идиота заменила эта же физиономия, но тупая и невыразительная. Бернардо с шестами на плечах. Бернардо, шагающий позади корзины… Они остановились в лиге-двух от деревушки где-то к западу от Инсбрука и приступили к непонятным приготовлениям. Деревушка называлась Мууд.

«Деревня называется Мууд», – объявил Капо. Вокруг уже кипела работа. Сигизмундо и Хорварт рубили орешник, Шевалье обстругивал ветки тесаком. Коротышка Симон распутывал бесчисленные обрезки веревки, с помощью которых другие подвязывали себе кто руку, кто ногу, после чего обматывали их грязными тряпками. Пудреный Джек наносил на повязки краску цвета ржавчины или же капал алой краской на лбы, руки, ноги, а когда эти участки тоже заматывались тряпками, то краска проступала сквозь них, словно то кровоточили свежие раны. Зубатый в приготовлениях не участвовал: спокойный и страшный, как всегда, он бездельничал. Отряд немного поупражнялся: солдаты похромали, некоторые приладили костыли.

«Гляди веселей! – скомандовал Капо. – Сегодня мы набьем себе брюхо!» Коротышка Симон сложил из веток орешника решетку, связал ее, сделал еще три такие же, связал их веревками, сверху привязал решетку, которая открывалась вроде дверцы, приладил шесты – получилось что-то вроде большой клетки. Пудреный Джек достал огромный носовой платок и принялся стирать спекшуюся пудру, та отваливалась слоями, и оказалось, что вся левая сторона его лица покрыта глубокими оспинами и следами от фурункулов, а на правой обнажился зазубренный широкий шрам, шедший от уха до шеи и такой глубокий, что казалось, будто щека пропорота насквозь. А потом Сальвестро увидел, как Шевалье подозвал Зубатого и открыл дверцу клетки. Молча, нисколечко не протестуя, Зубатый влез в клетку и уселся.