– Знаменитое коллекционное клеймо барона Милфорда! Возможно, Виктор предназначал его для моего Дюрера. Или эстампилль[42] И. Дж. Мариетта с роскошным львом. Посмотрите, здесь клейма всех крупных коллекционеров: Эрл Спенсер, граф Селоцци, А. И. Леру, Барди, Косуэй – все позапрошлого века, еще до первых больших инвентаризаций… Подлинное по всем признакам клеймо на обороте подлинного по всем признакам старинного полотна успокаивает покупателя и внушает ему доверие.

Георг закрыл книгу, взял свой костыль и захромал к нише, где стоял сейф. Иоаким двинулся за ним, тоже хромая, – что еще ему оставалось делать? Старик наверняка решит, что Иоаким его передразнивает.

– Сейчас я вам покажу, что осталось от знаменитой коллекции вашего отца, – сказал Георг Хаман, набирая комбинацию на замке. – Это он не успел уничтожить…

В сейфе оказался ящик. Хаман вынул оттуда пачку рисунков. Стараясь не дышать, кончиками пальцев взял верхний лист. Этюд в стиле рококо, aux trois crayons, на зеленой бумаге. Несколько амуров на облаке.

– Подлинный лист восемнадцатого века. В цвете. Достать невозможно. Набросок к фреске Буше. Никакой подписи не требуется – Буше не затруднял себя сигнатурами на подлежащих уничтожению набросках. Эксперт должен полагаться на стиль и на возраст бумаги, а дальше вещь переходит в другой юридический статус. Покупателю предстоит самому определить, подлинник это или нет, и он наверняка сочтет его подлинником, если ему помогает эксперт с безупречной репутацией.

Иоаким плюхнулся в кресло. Ему вдруг показалось, что даже и эта мебель – подделка, как и старик перед ним… иллюзия, фальсификация действительности, созданная с натуры, но существующей только в воображении… Вот он сидит в подделанном наброске кресла с подделанным наброском загадочного старикана, знакомого его отца. А отец, в свою очередь, тоже подделанный набросок кого-то совсем другого, не того, кого знал Иоаким… У него было такое чувство, что все окружающее, в том числе и он сам, вот-вот изойдет дымом и исчезнет.

– Думаю, ваш отец сохранил эти рисунки из сентиментальных соображений, – сказал Георг. – Виктор встретил своего первого заказчика в Стокгольме в Национальном музее. Они подошли к одной и той же картине Буше… Эстонец по фамилии Туглас. Очень известный в то время реставратор. Он очень много значил для вашего отца…

Он нагнулся и достал из глубины сейфа маленькое полотно маслом, представляющее женщину на берегу.

– Кройер? – спросил Иоаким.

– Есть еще два таких. У него был период, когда он специализировался на датчанах… вернее, на втором золотом веке датской живописи, поскольку ему пришлось реставрировать очень много таких работ. Проблема заключалась только в поисках доверчивых покупателей.

Георг достал еще два полотна, тоже, по-видимому, написанных в Скагене.

– Первый международный заказ пришел Виктору как раз из Копенгагена, из собрания Хиршпрунга.

– Где он всему этому научился?

– Для начала – в Берлине. Там он сделал свои первые фальсификации. Но война начала ставить нам палки в колеса.

– Мой отец был в Англии во время войны. Во флоте. А под конец ему не повезло. Оказался в немецком плену.

Георг погладил покрытый старческими пятнами лысый череп.

– Ваш отец никогда не покидал Германию. В последние годы войны он и в самом деле был в лагере. Его осудили за то, что тогда называлось содомией. Такой приговор – разврат с мужчинами – означал при нацистах верную смерть. Но Виктору повезло… можно сказать, подделки спасли ему жизнь… Все в жизни взаимосвязано, – сказал Георг и посмотрел на фальшивого Дюрера. – За каждым мазком скрывается личная история. Дюрер, Буше, Кройер… После войны у Виктора был роман с молодым коллекционером в Стокгольме. Виктор рассказывал, что у того в спальне висела копия дюреровской «Купальни».