Последнее слово техники - Иэн Бэнкс (1990, 1991)

Не отрывая глаз от этой картины, он внезапно дернул рукой и бросил бокал через плечо в прохладный темноватый зал. Бокал исчез, затем раздался звон стекла.

– Ты урод, – сказал через несколько секунд чей-то голос, звучавший приглушенно и в то же время невнятно. – Я думал, это тяжелая артиллерия. Чуть не обделался. Ты хочешь, чтобы тут все было в дерьме?… О черт, я еще и порезался… кровь идет.

Последовала еще пауза.

– Ты слышишь?

Затем приглушенный, невнятный голос зазвучал чуть громче:

– У меня кровь идет. Ты хочешь, чтобы тут все было в дерьме и благородной крови?

Раздались скрежет и звяканье, потом настала тишина.

– Ты поганец, – заключил голос.

Молодой человек на балконе отвернулся от притягивавшего его взгляд города и, чуть пошатываясь, направился в гулкий, прохладный зал. Он шагал по тысячелетней мозаике: пол недавно покрыли прозрачной износостойкой пленкой, чтобы защитить крохотные кусочки керамики от разрушения. В центре зала стоял массивный резной банкетный стол, окруженный стульями. Вдоль стен расположились столы поменьше, низкие комоды и высокие буфеты – все массивные, из такого же темного дерева.

Некоторые стены были расписаны выцветшими, но до сих пор впечатляющими фресками, в основном на батальные сюжеты. На других стенах, выкрашенных в белый цвет, висело старое оружие, собранное в некое подобие мандал, – сотни пик, ножей, мечей и щитов, копий и булав, стрел и бол[1]. Щербатые лезвия, расположенные в виде огромных завитков, торчали, словно обломки, оставшиеся после невероятно симметричных взрывов. Ржавеющие стволы многозначительно целились друг в дружку над каминами с заглушенной трубой.

На стенах висели одна-две блеклые картины и потрепанные гобелены, но свободного места еще вполне хватало. Косые солнечные лучи падали на мозаичный пол и дерево сквозь цветные стекла в высоких треугольных окнах. Белые каменные стены наверху заканчивались красными пилястрами, которые поддерживали громадные черные балки из дерева. Те перекрывали зал во всю его длину – гигантский навес из прямоугольных пальцев.

Молодой человек пинком перевернул старинный стул и рухнул на него.

– Что еще за благородная кровь? – спросил он, положив одну руку на огромный стол; затем поднял другую руку и провел ею по голове, словно приглаживая густые длинные волосы, хотя и был побрит наголо.

– Э? – отозвался голос.

Казалось, он доносится из-под громадного стола, за которым сидел молодой человек.

– Что за аристократические связи были у тебя, старый пьяница?

Молодой человек потер кулаками глаза, потом принялся ладонями массировать щеки. Последовало долгое молчание.

– Ну, один раз меня укусила принцесса.

Молодой человек поднял взгляд на потолочные балки и фыркнул.

– Недостаточное доказательство.

Он поднялся, снова пошел на балкон, взял бинокль, лежавший на перилах, поднес к глазам и неодобрительно щелкнул языком. Нетвердым шагом подошел к окну, прислонился к раме, обретя устойчивость, снова поднес бинокль к глазам и покрутил кольца настройки – но потом, тряхнув головой, вернул прибор на перила. Затем прислонился к стене, скрестил руки на груди и устремил взгляд на город.

Тот выглядел испеченным – бурые двускатные крыши и грубоватые торцовые стены, точно корки и краюхи хлеба; пыль, точно мука.

И вдруг из-за нахлынувших воспоминаний город, что виднелся сквозь горячий, дрожащий воздух, мигом посерел, потом потемнел. Он увидел перед собой другие крепости (обреченный палаточный лагерь внизу, на плацу, и стекла, дребезжащие в рамах; молоденькую девушку – теперь уже мертвую, – которая свернулась на стуле в башне Зимнего дворца). Невзирая на жару, его пробрала дрожь, и он прогнал воспоминания.

– А у тебя?

Молодой человек повернулся в сторону зала.

– Что у меня?

– У тебя были… гмм… связи с… ну, с благородными?

Молодой человек внезапно посерьезнел.