Опытный кролик - Полковников Дмитрий

Это вам не изысканная столичная публика. Ее стали узнавать, а первые поклонники неизменно восхищались внешностью дочери русского офицера, предлагая по-своему поспособствовать карьере начинающей артистки.

Но Майя, поварившись в арт-гадюшнике, знала цену таким ухаживаниям, и понемногу двигалась к своей мечте.

В ответ на вопросы мамы о русском офицере, она продемонстрировала сломанный зонт, мокрое платье и плащ-палатку. Но та не умолкала, и Майя затаилась, ожидая, когда старая пани Чесновицкая уйдет в костел. Хотя общее горе и сблизило их, девушка часто жалела о маленькой комнате в Варшаве, снимаемой отдельно от родителей. Ей тогда надоели скандалы в семье, неизменно заканчивающие обсуждением поведения дочери.

Мать возмущалась — дочь позорит фамилию. А покойный отец, которому всегда нравились выученные Майей русские песни, все чаще делал попытки найти дочери мужа, страшась ее самостоятельности.

Но воспоминания прервал стук топора и два веселых голоса. Майя вышла во двор. Невольный обидчик, одетый в полную командирскую форму, в компании с немолодым солдатом, чинил давно висевшую на одной петле калитку. Увидев девушку, комбат весело подмигнул и ободряюще улыбнулся.

— Капитан Максим Ненашев. К искуплению проступка приступил. Не возражаете?

Ну что ж, она не возражала, тем более, эти русские в дом не ломились, а исправили калитку, подремонтировали забор, навели порядок с колодцем. Немолодой солдат, весело покрикивая, руководил капитаном, сетуя на неумелость и руки напарника, растущие не из того места.

Ох, не так весело появились большевики здесь.

Двадцать второго сентября Брест и его окрестности покинули немцы. Немецкий часовой, стоявший возле склада со спиртом, за несколько часов до передачи объекта советской стороне провозгласил обмен водки на яйца. Кто жил поблизости, помчались к своим несушкам, но успели не все. Вместо предприимчивого немца стоял суровый красноармеец с трехлинейкой.

Еврейское и белорусское население с цветами и хлебом-солью решило радостно встретить Красную Армию, глумясь над помрачневшими поляками: «Все, панове, кончилось ваше время».

Но праздника не получилось.

После ушедших немцев в местечко на грузовиках въехали заморенные солдаты-пехотинцы. По сравнению с германцами и поляками, Красная Армия выглядела странно — запыленные, худые, оборванные, в брезентовых сапогах

[254], пестревшие азиатскими лицами.

«Монголы идут!», — крикнули из небольшой группы поляков.

Кто-то стал расходиться со словами — «Какую ж они нам жизнь несут?»

Плачущую женщину, метнувшуюся к грузовику красноармейцев со словами «Родненькие… соколики…» отпихнул замызганный боец — «Отойди, тетка!». Но спокойно стоящую и побелевшую лицом Майю заметил русский офицер, почему-то в пилотке и с красной звездой на рукаве. Подозрительно оглядев застывшую от страха девушку, он спросил — «Точно ли, эта дорога ведет к крепости?». Она удивилась — на запад только один путь

[255].

Полки магазинов мгновенно опустели. Закрылись бесчисленные лавки с продуктами и товарами из Праги, Варшавы, Парижа, десятки видов колбас сменились консервами и толокном. Повсеместное «пан» и «пани» с непременным сниманием шляпы объявили пережитком.

Зато через полтора месяца, на праздник седьмого ноября, Советы провели парад, показав, что у них, — и жители ахнули, не ожидая увидеть такую мощь техники, стоящей на вооружении Красной Армии.

*****

Когда эти двое закончили и оделись, предварительно помывшись из колодца, панибратские отношения офицера и солдата закончились. Максим демонстративно расплатился с сержантом за работу, извиняясь, что отвлек от службы.

Солдат как-то старательно козырнул капитану и ушел, вспоминая старую армию, когда хоть и был при офицере денщик, но строить что-то для командира, лишь выразив личное желание. Не все соглашались, но лишний рубль всяк хорош для хозяйства.