Дети - Наоми Френкель (1967)

Саул уже у дверей. Хорошо, что не видит своего лица в эти минуты. Ничего в нем не осталось от жесткости и хмурости. Несчастное лицо мальчика, боящегося выйти на сильный ветер. Но госпожа Гольдшмит хочет как-то поддержать сына, и даже погладить его по щеке, напутствуя в дорогу, но не осмеливается, разве можно даже подумать такое – гладить по щеке сына, ставшего кормильцем? И она лишь довольствуется выражением, произносимым ею в последнее время часто беспомощным голосом:

– Такова жизнь.

В слабом утреннем свете переулок вытянулся вдоль заснеженных тротуаров. Серые ветхие дома вырисовываются, как заплесневевшие грибы. Громко слышны голоса в эти ранние часы утренней пустоты переулка. Громоздкими выглядят фигуры, топчущие девственный снег. Все дома полны шума. Только киоск Отто одинок и безмолвен. Два огромных снеговика, вооруженные рваными метлами, высятся по обе его стороны Ветер бьет по липам напротив киоска, сшибает рваные картузы со снеговиков, развевает набросанные на них лохмотья. Много таких снежных истуканов выстроилось вдоль переулка, много часов тратят на их лепку безработные переулка. И стоят эти истуканы, как белое войско с одними и теми же бессмысленными обликами, обдуваемыми ветром.

Перед мясной лавкой стоит Изослечер, друг Саула по острогу, и ковыряется в носу.

– Изослечер, – одергивает его Саул, – перестань ковыряться в носу.

Изослечер мгновенно подчиняется приказу, почти вытягиваясь по стойке смирно. Саул его работодатель, посылает в разные места и дает небольшие поручения за одну марку в час. Одна стыдоба этот Изослечер: все лето сидит в тюрьме, в душной камере, без возможности сделать хотя бы глоток чистого воздуха, а теперь, когда сильный мороз, он выброшен из теплой тюрьмы, только Саул прислушивается к его вздохам, хранит ему верность. Он любит отдавать ему команды голосом, силящимся быть металлическим, строгим, и видеть, как тот с великим прилежанием их исполняет. Ему приятно, что Изослечер зависит от щедрости его души, и то, что он поучает старика. Что касается телесного воспитания, тут Саул должен признать поражение. Он повел Изослечера в общественную баню, принес теплую и хорошую одежду, оставшуюся от покойного деда, и даже заплатил парикмахеру за бритье. Но все это оказалось впустую. Изослечер почувствовал себя плохо после мытья в общественной бане, ибо весь пропах хлоркой, а он точно знал, что хлор это сильный яд. Неделю он болел после этого мытья, и ничего не помогало, пока он не пошел и не продал все одежды деда, благословенной памяти, нашел себе пристанище в трактире, и не сдвинулся оттуда, пока не спустил все деньги до последнего гроша, и из него испарился весь запах хлора. Пришел он к Саулу в рубище из мешковины, и от деда остались на нем лишь ботинки. Но из-под теплых носков, подаренных ему Саулом, поблескивала бумага, лучше которой, по его мнению, нет для сохранения тепла ног. К этому следует добавить, что волосы снова отросли у него, как у дикобраза, и борода проросла такой же дичью. Это по части физического воспитания. Что же касается воспитания духовного, тут, несомненно, у Саула были успехи. С большим прилежанием слушает Изослечер сентенции своего работодателя, и глаза его с обожанием взирают на Саула, как бы говоря: какой ты мудрый, Саул! Он даже приобрел при помощи Саула мировоззрение. Это обожание Изослечера очень по душе Саулу.

– Доброе утро – Цафра Тава, – говорит он по-арамейски, – есть ли для меня сегодня работа, Саул?

– Нет. Сегодня день молотого мяса, – указывает Саул на объявление между колбасами в витрине. В обществе Изослечера он вырабатывает в себе краткость, деловой разговор. Изослечеру нет дела, и глаза его косят в сторону рюкзака работодателя. В день молотого мяса, который обычно является днем, когда Саул шатается по всему городу по многим своим делам, не связанным с бизнесом, он обычно делится завтраком со своим другом.

– Что сегодня есть на пропитание, Саул? – деловито спрашивает Изослечер.