Парфюмер Будды - Роуз М. Дж. (2015)

Колокольный звон затих, остался лишь городской шум, закурлыкал голубь. Малахай сел на железный стул и достал один из своих двух мобильных телефонов – один для того, чтобы звонить, другой – чтобы принимать звонки. Так было безопаснее, труднее выследить.

Как бы ни был красив его номер, но его Малахай выбирал лишь ради балкона. Здесь он мог говорить свободно, не думая о «жучках». Это давало ему возможность путешествовать под собственным именем, что нравилось Малахаю. Хотя вымышленное имя гарантировало анонимность, но появление в гостинице под собственным именем обеспечивало особенное внимание и почет.

Малахай набрал номер Уинстона.

– Я приехал, – сообщил он экс-агенту.

– Хорошо. Как прошла поездка?

– Без приключений. Поэтому скажите мне, в офисе все в порядке?

– Да, статус-кво.

Перед тем как Малахай вылетел из Америки, Уинстон доложил, что новой информации по делу нет. Керамические черепки, которые исчезли вместе с Робби Л’Этуалем, не имели большого значения, ни исторического, ни коммерческого. Приблизительная стоимость их равнялась пяти тысячам долларов, а то и меньше.

Французская полиция проверила их по базам Интерпола. Но поскольку в полиции не знали, что черепки могут быть инструментами памяти, то и не зарегистрировали их таковыми. Никто не развесил ярлыков, из-за которых Малахай мог бы попасть под подозрение. Всегда, когда Малахай покидал страну, паспортный контроль сообщал в Отдел преступлений в области искусства ФБР в Нью-Йорке, что он выезжает за границу. Но его отношения с семьей Л’Этуаль позволяли ему бывать здесь беспрепятственно. Он лечил сестру пропавшего человека. Он здесь для того, чтобы убедиться, что у нее нет стресса в связи с его исчезновением и у нее не возникло никаких физиологических отклонений.

– Какие-либо новости о вашем племяннике? – спросил Малахай, используя прозвище Люциана Гласса. Следователь из ФБР, занимавшийся последними двумя делами по инструментам памяти, подорвал не только отношения с семьей, но и свою репутацию в Фонде Феникс.

– Племянник занят. У него теперь гораздо меньше времени для меня, чем когда-либо. Новая работа и новая девушка. Я не поспеваю.

Малахай улыбнулся. Всегда приятно знать, что Гласс до него не добрался. По крайней мере, пока.

– Рад за него.

После разговора по телефону Малахай вернулся в номер и сел за старинный стол. У него оставалось два часа до встречи с коллегой Уинстона.

Собственной авторучкой «Монблан» Малахай написал на элегантном гостиничном бланке записку для Жас, сообщая, что он находится здесь, с предложением помощи, если понадобится.

Тон показался ему неверным. Он порвал записку и бросил клочки в корзину для мусора.

Они познакомились, когда Жас была долговязым подростком, и Малахай стал одним из ее лечащих врачей. Несмотря на то что разница в возрасте у них осталась неизменной, теперь все было не так, как в прежние годы. Сейчас Жас была взрослой женщиной, пусть и одинокой, напуганной, нуждающейся в поддержке.

Малахай перечитал второе послание. Гораздо лучше. Сложив письмо, он сунул его в конверт, вызвал дежурного и спросил, не согласится ли посыльный рано утром пройтись недалеко, чтобы доставить письмо.

Консьерж принял просьбу без колебаний.

– Bien sur[26], доктор Сэмуэль.

За деньги любой каприз. Э-э, почти любой. За черепки он предложил Робби Л’Этуаль больше, чем кому бы то ни было в мире. И парфюмеру деньги были нужны, чрезвычайно нужны. Тем не менее он отклонил предложение.

Почему? Что он собирался делать с этими черепками? Знала ли об этом Жас? Как бы то ни было, Малахай в Париже. Он договорился с нью-йоркским банком о займе под залог половины здания Фонда Феникс, чтобы купить у Л’Этуаля его черепки. Если он все еще жив. Если черепки еще у него.

Малахай посмотрел на часы. В ресторане внизу он забронировал столик. Запечатав письмо, Малахай положил его в карман своего костюма с Севил-Роу.