Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь - Рафаэль Сабатини (1932, 1939)

– Что ж, если вы так говорите, значит лучше бы нам обоим умереть, – грустно ответила женщина. – Я ухожу. Пойду молиться за вас, Просперо. За нас обоих. Если вы сделаете выбор еще до отъезда отсюда, дайте мне знать. Если же нет… Тогда, милый, пусть даст нам Господь сил. Мне-то уж они наверняка понадобятся!

Она решительно направилась к двери. За порогом уже сгустились сумерки. Просперо бросился следом.

– Джанна, я хотя бы увижу вас до отъезда?

Она смотрела на него, и ее глаза, полные слез, казались огромными и яркими.

– Если ваш выбор будет не таким, какого я жажду, встреча только усугубит мое горе, а оно и без того велико.

– Вы так непреклонны! Вы – та, кого я считал воплощением милосердия и сострадания!

– Разве я прошу вас поступить немилосердно? Подумайте, Просперо. Может быть, вы сумеете разделить мою точку зрения. Молю Бога, чтобы это произошло.

И Джанна стала спускаться вниз по лестнице.

Он больше не пытался остановить ее. Он смотрел, как серебристая фигурка растворяется во тьме. Точно так же следил он за ней в самый первый вечер. Но тогда душа его была полна восторженного любопытства. Теперь же… теперь ее раздирали боль и гнев, смешавшиеся столь причудливым образом, что невозможно было понять, где кончается одно и начинается другое. Прекрасная мечта рассыпалась в прах. Джанна запросила слишком высокую цену за свою благосклонность. Цену, ему недоступную. Но Джанна упрямо не желала этого понять.

Просперо в сердцах стукнул себя по лбу и с досадой проговорил: «О боги, зачем я повстречал ее?»

Ответ богов был исполнен цинизма: «Ты встретил ее для того, чтобы не добиться трех великих свершений. Ты не повергнешь в руины дом Дориа. Тебе не снискать чести. Ты не напишешь „Лигуриаду“ и не обретешь бессмертия. Ты не прогонишь неверных со Средиземного моря и не познаешь вечного блаженства. Вот зачем монна Джанна вошла в твою жизнь и судьбу».

Он рассмеялся, и смех его становился все громче и громче, пока не сменился сдавленными рыданиями.

Глава XI

Прочида

До отъезда Просперо они больше не встречались. И только на следующее утро, когда Амброзио провожал его к садовой калитке, где красный крест все еще предупреждал горожан, что лучше держаться отсюда подальше, Просперо передал старому слуге записку для госпожи. Она содержала его двенадцатый сонет «Прощание с радостью», который начинался словами: «Amando men’, l’onor saria men’ caro»[19]. Ловеласы могут знать, а могут и не знать его. В «Прощании с Лакастой», однако, не звучит такой глубокой ноты безнадежности, как в сонете Просперо, и нет горечи, свойственной его последней строке: «Возьми себе эти несколько последних перлов, сорвавшихся со струн моей души».

Прежде чем оседлать лошадь, раздобытую стариком для него, Просперо вложил в ладонь Амброзио вместе с запиской пять золотых дукатов.

Он поскакал прочь, оставив в этом доме свое сердце и увозя с собой еще более глубокую ненависть к роду Дориа, ибо на счету, по которому им рано или поздно придется платить, теперь было и его разбитое сердце.

В пути он изменил свое мнение о монне Джанне, поняв, что она воздвигла между ними барьер лишь потому, что была прелестной женщиной, которую он обожал. А поскольку он уже успел обнаружить, что в ее душе соединились достоинство, прямота и нежность, он обязан как должное принять этот барьер.

Стоял августовский вечер, моросил дождь, когда Просперо без приключений прибыл во Флоренцию, в бедный дом на набережной Арно, где благодаря милости Строцци жила его мать – в положении, вряд ли приличествовавшем дочери такого знатного аристократического рода.