Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь - Рафаэль Сабатини (1932, 1939)

– При всем уважении к вам, синьор Просперо, позвольте мне заметить, что в касающихся императорского флота делах мой дядя-адмирал первый человек после императора.

– После императора. А меня утвердил в должности его величество.

Вице-король, почуяв, к чему идет дело, поспешил вмешаться:

– Но поскольку, Просперо, вы неизбежно будете служить под командованием господина Андреа Дориа, вы не можете быть безразличны к той сердечности, с которой он вас приветствует.

– Ваше величество уже знает, что у меня нет намерения оставаться на этой службе.

На крупном круглом лице Джаннеттино проступила досада. Но принц не дал ему раскрыть рта:

– Я все еще надеюсь, что вы измените свое решение, а я позабочусь, чтобы мессир Джаннеттино помог мне убедить вас. – Он со смехом повернулся к Джаннеттино, уловившему яд в его словах. – Да, синьор, на пути к согласию существуют препятствия, и я думаю, что ваша семья должна взять часть вины на себя. Вам необходимо проявить терпение, чтобы преодолеть их.

Просперо ожидал вспышки гнева со стороны генуэзца. Но тот, похоже, изменил своей чванливой натуре.

– Увы! Разве я не осознаю этого? Я не только запасся терпением, но и приехал с раскаянием в сердце, синьор Просперо.

– Вы слышите? – поощрительным тоном произнес принц.

Просперо слышал, но ожидал услышать больше, а Джаннеттино медлил.

– Вы должны понимать, синьор Просперо, что обстоятельства изменились с тех пор, как…

Он заколебался, и Просперо быстро продолжил за него:

– С тех пор, как ваш кузен привязал меня к веслу, так? Или с тех пор, как он предложил доставить меня к папскому судье в надежде увидеть меня повешенным? Или же с тех пор, как господин Андреа нарушил данное мне слово и выгнал моего отца со службы у герцога, с тем чтобы заменить его собственным ставленником?

Лицо Джаннеттино омрачилось. Вице-король явно был расстроен.

– Мой дорогой Просперо, не будем помнить зла. К чему хорошему могут привести эти взаимные обвинения?

– Ваше высочество полагает, что я должен подставить вторую щеку?

– Это невозможно. Рука синьора Джаннеттино не поднимется, чтобы нанести удар. Она протянута вам с миром.

– И она не пуста, – поспешил заявить Джаннеттино. – Я прибыл как посол мира. Мы с готовностью признаем заблуждения прошлого. Но если взглянуть непредвзято, то можно увидеть, что во всех деяниях господина Андреа, заставивших вас так горько досадовать на него, он руководствовался исключительно интересами государства. Вы говорите, что он предал вас. Но разве в таком случае его самого не предали? Будучи стойким патриотом, трудно не нанести кому-нибудь обиды. При вашем патриотизме, синьор Просперо, вы должны бы понимать это.

– Без сомнения, мне недостает государственного мышления Дориа.

– Или веры в наши теперешние добрые намерения.

– Или так.

– Тем не менее я приведу некоторые доказательства их. Речь пойдет о Драгуте, который был вашим узником.

– И которого господин Андреа из патриотизма забрал себе, что не помешало ему продать Драгута за три тысячи дукатов Хайр-эд‑Дину. Так уж вышло, что мы наслышаны об этой сделке.

На этот раз Джаннеттино рассмеялся.

– Хотелось бы мне так же легко доказать беспочвенность ваших обвинений во всем прочем. Эти три тысячи дукатов были положены в банк Святого Георгия на ваше имя. Я привез расписку.

Он извлек документ из папки и протянул его Просперо.

На миг Просперо опешил, но потом подумал, что, даже приняв эту уплату долга (вполне законную) за доказательство честности Дориа, он не имеет права обманываться относительно причин, делавших эту честность политическим маневром. Он все еще молча изучал документ, когда Джаннеттино возобновил разговор, показав себя учеником, вызубрившим урок: