Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь - Рафаэль Сабатини (1932, 1939)

– Что тогда? Какая разница, вложен ли он?

Глава XIII

Мать и сын

– Иуда Адорно. Так впредь будут называть тебя в нашем роду.

Так говорила ему во Флоренции мать двумя неделями позже, когда он рассказал ей о соглашении.

Чтобы навестить ее, он урвал несколько дней у своих обременительных служебных обязанностей, требовавших его присутствия в Неаполе до следующей весны. Как командующий неаполитанской эскадрой, он взвалил на себя тяготы по ее реорганизации, строительству судов, оснащению, вооружению и укомплектованию галер людьми. Все это требовало неусыпного надзора. Только выполнив все работы, мог он оставить свой пост и отправиться в Геную, где его ждал радушный прием и невеста, эта бедная Ифигения[21], которой было суждено оказаться принесенной в жертву честолюбию Дориа.

Между тем нужно было спасать мать от лишений флорентийской жизни, и в конце концов он поспешил разыскать ее. Но радость от встречи сменилась ужасом, когда, рассказав о сделке, он увидел, что глаза, смотревшие на него с ангельским спокойствием, вдруг сверкнули, как глаза менады[22].

– Ты пошел на мировую с этими убийцами? – Ее неверие было так велико, что она даже охрипла. – Ты принял руку, которая обагрена кровью твоего отца? Ты заключил брачный союз с этой пользующейся дурной славой семейкой? И ты настолько бессовестен, что приехал сюда похвастаться этим?

Он ожидал именно такой реакции. И все же более не мог прикрывать душевную боль бесстрастной миной.

– Я же все объяснил, – робко возразил он.

– Объяснил? Разве объяснения властны над истиной?

Он посмотрел на мать. Та сидела у окна, выходившего на реку Арно, такая грациозно хрупкая и удивительно юная, и тяжело вздохнул.

– В конце концов, что есть истина? Не более чем осмысление факта разумом, и один ум может толковать ее совсем иначе, чем другой.

Это его замечание еще больше вывело ее из себя.

– Не было еще мошенника, который смог бы под философской маской скрыть свое бесчестие. Ты продался – вот очевидная истина. По крайней мере, на сей счет не может быть двух различных мнений. Три тысячи дукатов за Драгута. Тридцать тысяч в качестве приданого за невесту от Дориа. Цифры, подходящие для сделки. Тридцать сотен и затем тридцать тысяч. Тридцать монет были ценой Искариота.

И после этого прозвучала жестокая фраза:

– Иуда Адорно! Так впредь будут называть тебя в нашем роду.

Он устало провел рукой по ее лбу, поправляя каштановые волосы, которые к старости стали еще более пышными.

– Очень многое надо было возместить.

– Ты хочешь сказать, что получил большую выгоду?

– И другие тоже. Приговор об изгнании Адорно отменен. Они могут вернуться в свои генуэзские владения когда пожелают. Если же они предпочтут выгоде от моего поступка хулу в мой адрес, что ж, пусть. Это будет куда как по-человечески.

– Ты насмехаешься надо мной?

Он оставил вопрос без внимания.

– В этой сделке проявилась и некая забота о вас.

– Забота обо мне? Что это значит? Когда это было, чтобы кто-нибудь проявил заботу обо мне? Когда кто-либо думал обо мне, женщине, что, как дурочка, всю свою жизнь растратила на заботу о других?

– Вы испытываете здесь лишения. Этому будет положен конец.

– Лишения? Разве меня беспокоят лишения?

– Вы очень горько на них сетовали, – напомнил он ей. – Вы даже считали меня виновным в них.

– А разве позор лучше? Лицемер! Неужели ты думаешь, что я променяла бы голодную, но честную жизнь на достаток в бесчестье? Я – урожденная Строцци, слава богу, а не дитя Генуи. О господи! Какая мука! После всего, что я вынесла! Я этого не переживу.

Она заплакала. Закрыв лицо почти полупрозрачными руками, она сидела и горестно качала головой.

Просперо подошел к ней. Скорбные морщины на его челе обозначились резче.

– Матушка!