Электрическое тело пою! - Брэдбери Рэй Дуглас (1997)

– Я думаю, да. Надпись означает именно это. А теперь спи, Дуг.

– Хорошо, сэр.

Я вытер слезы и отвернулся к стене.

Из Амарильо мы выехали в шесть утра, чтобы успеть хоть немного проехать по холодку, и в течение первого часа все тупо молчали, еще не проснувшись как следует. И весь следующий час мы тоже молчали – думали о том, что произошло вчера. Наконец на отца подействовал выпитый кофе, и он обронил вслух:

– Десять тысяч.

Мы ждали, что он скажет еще, но отец молча качал головой.

– Десять тысяч бессловесных тварей! – воскликнул он наконец. – Но лишь одна, невесть откуда взявшаяся, вдруг решает передать нам…

– Ну что ты, отец, в самом деле! – с упреком сказала мама.

Словно хотела спросить: «Ты ведь не веришь этому, правда?»

– Да уж, папа! – Мой брат говорил с той же чуть заметной насмешкой.

– Тут есть над чем подумать. – Отец не обращал на них внимания. Он не сводил глаз с дороги, ведя машину легко и свободно, не стискивая руль, а уверенно направляя наше «утлое суденышко» через пустыню. Стоило миновать один холм, как сразу же за ним возникал следующий, а там и еще один, и дальше… а что дальше?

Мать заглянула отцу в глаза, но у нее не хватило духу окликнуть его тем же насмешливым тоном еще раз. Она отвернулась к окошку, посмотрела на дорогу и промолвила так тихо, что нам почти не было слышно:

– Как там было написано? Повтори-ка!

Отец плавно миновал поворот в сторону Уайт-Сэндз, откашлялся, на ходу протер ладошкой ветровое стекло перед собой, точно расчищая кусочек неба, и сказал, как бы вспоминая:

– Мир вам. Благоденствие ваше грядет.

Мы проехали еще с милю, прежде чем я решился спросить:

– А сколько… ну, сколько может… стоить такое яйцо, пап?

– Людям его оценить невозможно, – ответил он, не оглядываясь и продолжая вести машину к далекому горизонту. – Знаешь, сынок, этого просто нельзя делать! Нельзя вешать ценник на яйцо, посредством которого с нами говорят Небеса! Мотелем куриных откровений – вот как мы теперь всегда будем называть этот мотель.

И мы помчались дальше со скоростью сорок миль в час сквозь жару и пыль послезавтрашнего дня.

Мы со Скипом сидели смирно и даже потихоньку, незаметно не пихали друг друга, пока где-то в полдень не пришлось вылезти, чтобы «полить цветочки» на обочине дороги.

Ветер Геттисберга

Перевод Т. Шинкарь

Вечером, в половине девятого, с той стороны коридора, где был зрительный зал, донесся резкий короткий звук.

«Выхлоп автомобиля на соседней улице, – подумал он. – Нет. Выстрел».

Через мгновение – всплеск встревоженных голосов и внезапная тишина. Словно волна, с разбега ударившись о песчаный берег, затихла в недоумении. Хлопнули двери. Чьи-то бегущие шаги.

В кабинет вбежал билетер и обвел комнату невидящим взглядом; лицо его было бледно, губы силились что-то сказать:

– Линкольн… Линкольн…

Бэйс поднял голову от бумаг:

– Что случилось с Линкольном?

– Его… Его убили.

– Прекрасная шутка. А теперь…

– Убили. Разве вы не понимаете? Застрелили. Во второй раз!..

И билетер, пошатываясь, держась рукой за стену, вышел.

Бэйс почувствовал, как встает со стула.

– О господи…

Через секунду он уже бежал по коридору, обогнал билетера, и тот, словно очнувшись, побежал рядом.

– Нет-нет, – повторял Бэйс. – Этого не произошло. Не могло, не должно…

– Убит, – снова сказал билетер.

Едва они завернули за угол, как с треском распахнулись двери зрительного зала и уже не зрители, а возбужденная толпа заполнила коридор. Она волновалась, шумела, слышались крики, визг, отдельные испуганные голоса:

– Где он? Кто стрелял? Этот? Он? Держите его! Осторожно! Остановитесь!