Иные песни - Яцек Дукай (2003)

Ждал, когда она скажет хоть что-то, бросит контробвинение, рассмеется, заплачет, станет нагло отрицать, хоть что-нибудь. Но нет, ничего. Он медленно высвободил руку, отступил. Вынул махорник. Лакей подал огонь. Господин Бербелек затянулся дымом. Шулима так и стояла, вглядываясь в Воденбург, постукивая ногтями в белых напальниках по шершавому камню балюстрады.

Когда она наконец двинулась, то поймала его врасплох. Прежде чем Бербелек успел сосредоточиться, женщина стояла перед ним, глаза в глаза, дыхание в дыхание – склонилась сквозь дым к Иерониму.

– Полетишь со мной в Александрию? – спросила тихо.

Он не отвел взгляда; может, это было ошибкой. («Значит, там ее и убьешь».)

– Да, – ответил он.

Она быстро поцеловала его в щеку.

– Спасибо.

И отошла, энергично стуча каблуками.

Он медленно докурил махорник.

* * *

Алитэ уснула уже в экипаже. Портэ отнес ее в кровать. В Авеле же слишком многое еще бурлило. Даже когда господин Бербелек заставил его усесться в одно из кресел библиотеки, юноша все продолжал потягиваться, хрустел пальцами, закидывал ногу за ногу, меняя их раз за разом, а то и забрасывал их на подлокотник, насвистывал под нос, а в перерывах бил себя ладонью по бедру – сам не отдавая себе в том отчета. Некоторое время Иеронима это забавляло, пока он не задумался над источником своей веселости и не вспомнил о вскрытых втайне письмах. Отведя взгляд, он сглотнул горькую слюну.

Тереза принесла черный чи, он поблагодарил и подал сыну горячую чашку.

– Ты ведь понимаешь, что у них таких игрушек – сотни? – проворчал господин Бербелек, не глядя на Авеля.

– У кого?

– У них. Придворных сирен.

– Как эстле Амитаче? – парировал Авель.

– Да, – спокойно ответил господин Бербелек, садясь в кресло наискосок.

Они однажды уже разговаривали здесь. Из-за повторения места, времени и жестов они вернулись в ту же самую Форму, ночь соединялась с ночью, сказанное с несказанным. Изменилось ли что-то между ними? Что ж, Авель уже не обращался к нему на «вы».

– Да, эстле Амитаче, эстле Неург, они, – сказал господин Бербелек, пригубив соленый напиток. – Почему аристократия заключает браки лишь в своем кругу? Ибо невозможно равенство чувств между псом и его хозяином: псом овладели, хозяин – владеет. Конечно, зверя можно выдрессировать так, чтобы тот искренне его полюбил.

Авель покраснел. Долго вертел чашку, не поднимая взгляд.

– Знаю, – пробормотал он наконец. – Но я ведь тоже благородной крови.

– Потому она вообще захотела с тобой развлечься. Ибо раб не удовлетворил бы ее. Допускаю, что ты поддался слишком легко, и во второй раз она тобой уже не заинтересуется. В Бресле ты никогда не сталкивался с высокой аристократией?

– Нет. – Он отставил чашку, взглянул на отца. – Но ведь у тебя большой опыт, ты жил меж ними, был одним из них, верно?

Господин Бербелек покивал, игнорируя задиристый тон Авеля.

– Через некоторое время перестаешь верить в истинность других людей. Если в твоем присутствии они ведут себя как безвольные предметы – предметы они и есть. С предметами не разговариваешь, предметы не одаряешь чувствами, самое большее – коллекционируешь их. Ищешь общества других подобных тебе; с радостью приветствуешь всякого, кто хоть немного тебе противится. В эти короткие моменты ты не одинок. Румия – у нее еще есть надежда, прости ее.

– Он поэтому тебя пощадил? Потому что ты сопротивлялся?

– Кто? Ах, он.

– Поэтому?

Господин Бербелек глянул на часы. Скоро два. Тереза, выходя, прикрыла дверь библиотеки, заперла ночь снаружи. Все спят, мрак окутывает столицу, нас отделяет от него только мерцающее пламя пирокийных огней под матовыми абажурами, это подходящий момент. Господин Бербелек – чашка с недопитым чи в левой руке, правая на сердце – наклоняется к сыну и начинает говорить.

ε

Как Чернокнижник