Тайная капитуляция - Аллен Даллес (2004)

Последним мифом, который я хотел бы упомянуть, были слухи о грядущем разладе в стане союзников. На протяжении всей войны Гитлер питал иллюзии, что англо-американские союзники и Россия поссорятся, и он тогда сможет договориться либо с одними, либо с другими. Этот миф быстро разросся после смерти Франклина Делано Рузвельта 12 апреля 1945 г. Эта смерть, думал Гитлер, подстегнет раздоры среди союзников. Кроме всего прочего, американцы потеряли своего великого вождя, и когда же, как не теперь, следовало разрушить альянс и либо соединиться с русскими против Запада, либо – с союзниками против русских? Сегодня это может показаться еще одним свидетельством безумия Гитлера, но именно безумие было тем горючим, которое разжигало пламя надежды в его мозгу. Он слабо знал историю, но, говорят, на него произвел сильнейшее впечатление рассказ о спасении Фридриха Великого в безнадежной ситуации, когда внезапная смерть царицы Елизаветы разрушила в 1762 г. антипрусский союз России и Австрии.

Одно из главных препятствий на пути к примирению было возведено намного раньше самим Гитлером. Нацистская присяга, которую давал каждый солдат и офицер германской армии, являлась, несомненно, самой мощной помехой для любого индивидуального акта противодействия приказам фюрера. Присяга гласила: «Клянусь перед Богом в моем безусловном повиновении Адольфу Гитлеру, фюреру Рейха и германского народа, Верховному командующему вермахта, и даю слово храброго солдата соблюдать эту присягу всегда, даже перед лицом смерти».

Особенностью этой присяги было то, что приносилась она военными персонально Адольфу Гитлеру, как вождю и командующему, а не просто родине и флагу.

Сегодня, когда мы так удалены от той обстановки по времени и восприятию событий, трудно представить, какую необычайную силу имела нацистская присяга в сознании немецких офицеров. И церемония принятия присяги, и ее слова носили отзвук клятвы средневекового рыцаря на верность суверену – сеньору и военной аристократии. Нарушить присягу для людей, чувствительных к подобным традициям, было тяжелой моральной проблемой. Похоже, это сделать могли только люди с искренними убеждениями и независимыми этическими суждениями. Некоторые из участников заговора «20 июля», знающие о многих преступлениях нацистов, вынуждены были отчаянно бороться со своей совестью, чтобы оправдать неверность фюреру, – во многом из– за ослепляющей мощи военной присяги. Многие генералы, приглашенные к участию в заговоре, среди них Йодль, Гудериан и Манштейн, отказались только потому, что не могли нарушить присягу. Во всяком случае, они убеждали, что это именно так. Для кого-то, без сомнения, и тогда и потом это было удобное оправдание собственной угодливости, универсальная отговорка, чтобы уйти от персональной ответственности. Как мы увидим, этот момент сыграл свою роль в наших взаимоотношениях с германским командованием в Италии.

Политика кнута и пряника по отношению к отдельным генералам позволила Гитлеру крепко держать в руках некоторых из них. Когда генерал вел себя хорошо и доставлял Гитлеру удовольствие, его награждали похвалами, орденами, производством в фельдмаршалы, а в некоторых особых случаях деньгами и даже огромными поместьями. Лестью и подкупом Гитлер привязал к себе генералов даже сильней, чем присягой. Когда генерал не удовлетворял Гитлера, его безапелляционно снимали с командных должностей, а если он не повиновался, отдавали под военный суд. Иногда приговаривали к тюремному заключению, иногда казнили или позволяли совершить самоубийство, как было с Роммелем[3].