Мистер Эндерби изнутри - Энтони Бёрджесс (1963)

— Товарищ Бог, прости бурджуазные прегрешения присутствующего здесь товарища Эндерби, которого сбили с пути праведного телесные похоти, толкнув на писание порнографической поэзии для миссис Уолпол, Тебе известной, хоть она выю не преклоняет и не входит в число Тобой избранных. Да осияет его свет Твой, сделав достойным трудящимся, примерным членом профсоюза, когда соответствующий сформируется. Ибо он поэт. А еще лучше пусть он вообще перестанет грязные стихи писать, выучится какой-нибудь приличной профессии с правильными профсоюзными взносами и живет в Божеской праведности, если будет на то Твоя святая воля, с какой-нибудь достойной женщиной по Твоему выбору, в состоянии освященного брака, до той поры, пока это бурджуазное состояние не заменится чем-нибудь лучшим, более отвечающим требованиям пролетариата. — Тут Эндерби увидел, как Уолпол победно улыбается какому-то явлению слева от него, позади Эндерби, примерно на уровне багета для развески картин. Предполагая, что это Бог, он не испугался. — Еще моментик, — предупредил Уолпол. — Потрясающе, что молитва делает, правда? Чудо, черт побери, вот что это такое. Ну, чтоб покончить, — продолжал он молитву, снова глядя на Эндерби, — пускай этот товарищ раб Твой прекратит бегать за женщинами и вносить смуту, а вернется на святые пути Твои, на службу бесклассовому обществу, которое Ты обещал целиком построить для трудящихся. Благодарю тебя, товарищ Бог, — сказал он, наконец. — Аминь.

Эндерби со стопами, с парочкой сопутствующих взрывов, со скрипом поднялся на ноги. В тот же миг электрокамин, подобно какому-нибудь зороастрийскому божеству, отключился, выслушав молитву. Эндерби встал, повернулся, разрядился и увидал миссис Бейнбридж. Она поболтала ключом Эндерби в качестве объяснения, как вошла без его более непосредственного содействия, и заявила:

— Ну, никогда в жизни не встречала мужчины, способного на такие сюрпризы. — Олицетворенье мечты буржуазной зимней элегантности: черный городской костюмчик с крошечным белым жабо из пенных кружев, с прямой узкой юбкой-карандашом; шубка длиной три четверти с воротником из рыси; длинные зеленые замшевые перчатки; тускло-зеленые замшевые ботинки; бархатная шляпка в виде листа двух оттенков зеленого: стройная, чистая, гибкая, деликатно накрашенная. Божий марксист Уолпол был в явном восторге. Протянул ей желтенькую листовочку, потом, как бы вспомнив, дал одну Эндерби. «БОГ ИЛИ КАПИТАЛИЗМ? — было там написано. — Не бывает того и другого. Г. Уолпол произнесет речь на эту ЖИЗНЕННО ВАЖНУЮ тему в Мемориальном зале лорда Гелдона в четверг 11 февраля. Вход свободный».

— Приходите, леди, — пригласил Уолпол, — и его приводите. Есть в нем что-то хорошее, если только докопаться, как вам самим отлично известно. Я бы сказал, ваше дело — хорошенько над ним поработать, сделать из него достойного человека, чтоб перестал стихи писать женщинам, а вы мне кажетесь вполне способной справиться с такой задачей.

— Стихи женщинам? — повторила Веста Бейнбридж. — Для него это дело обычное, правда? — И одарила Эндерби женственным жестко-мягким зеленым взглядом, держа перед собой большой ридикюль лопатой, чуть раздвинув носки, как позирующая натурщица.

Г. Уолпол при всем своем теофаническом социализме был мужчиной порядочным, с буржуазными добродетелями, и поэтому теперь, старательно помолившись, не желал ставить Эндерби в неловкое положение перед невестой.

— Можно сказать, только так говорится, — пояснил он. — Мистер Эндерби, можно сказать, мужчина очень сексуальный, с сильными страстями, которые надо сдерживать, а вы, — сказал он, — кажетесь мне способной на это.

— Большое вам спасибо, — поблагодарила Веста Бейнбридж.

— Слушайте, — сказал Эндерби. Двое других прислушались в ожидании. На самом деле ему нечего было сказать.

Уолпол подтвердил: