Голливудские триллеры. Детективная трилогия - Рэй Брэдбери (2002)

– Мне и самому приходится ждать телефонных звонков, – проговорил я. – Времяпрепровождение – хуже не придумаешь!

– Значит, вы меня понимаете. – Хопвуд устремил на меня горящие глаза – казалось, они прожигают мою одежду до дыр.

Я кивнул.

– Заходите ко мне как-нибудь. – Он кивнул на видневшиеся вдали «Карусельные апартаменты», где, скорбя по чему-то, слабо напоминавшему «Прекрасное Огайо», всхлипывала каллиопа. – Я расскажу вам об Айрис Три, дочери сэра Бирбома Три[121], она тоже жила в этом доме. Сводная сестра Кэрола Рида[122], британского режиссера. И с Олдосом Хаксли[123] сможете встретиться, он иногда там появляется.

Хопвуд заметил, как я дернулся, и понял, что я заглотил приманку.

– Хотели бы познакомиться с Хаксли? Тогда будьте паинькой, – ласково процедил он, – и, может быть, я это устрою.

Я всячески старался скрыть, что встреча с Хаксли – моя неотвязная, несбыточная мечта. Я всю жизнь сходил по нему с ума, желание быть таким же блестящим, таким же остроумным, так же недосягаемо возвышаться над другими терзало меня, как голод. И подумать только – я смогу с ним встретиться!

– Заходите в гости, – рука Хопвуда скользнула к карману пиджака, – и я познакомлю вас с одним молодым человеком. Он мне дороже всех на свете.

Я отвел глаза, как мне не раз приходилось делать при некоторых высказываниях Крамли и Констанции Раттиган.

– Ага! – промурлыкал Джон Уилкс Хопвуд, и его рот древнего германца изогнулся в довольной усмешке. – Молодой человек засмущался. Только это не то, что вы думаете. Смотрите! Вернее – взирайте!

Он вынул из кармана смятую глянцевую фотографию. Я потянулся к ней, но Хопвуд держал ее крепко и большим пальцем закрывал лицо изображенного на снимке.

А то, что не было закрыто, оказалось самым совершенным юношеским телом, какое мне когда-либо доводилось видеть.

Оно вызывало в памяти стоящую в вестибюле Ватиканского музея статую Антиноя[124], возлюбленного Адриана, – снимок этой статуи я когда-то видел. Вспомнился мне и юноша Давид, и сотни молодых людей, которые на моих глазах с детства и по сей день возились и боролись на пляже – загорелые и безмятежные, безудержно счастливые, но не ведающие истинной радости. В одной этой фотографии, которую держал Джон Уилкс Хопвуд, тщательно закрывая лицо юноши, казалось, было запечатлено бесчисленное множество летних дней.

– Не правда ли, история не знала другого такого прекрасного тела? – Это был не вопрос, а утверждение. – И оно мое! Принадлежит мне! Я один владею и распоряжаюсь им! – заявил он. – Да не моргайте вы так! Смотрите!

Он убрал палец с лица сказочно красивого юноши.

На меня смотрел ястреб, древнегерманский воин, командир танковых войск в Африке.

– Господи! – воскликнул я. – Да это вы!

– Я, – подтвердил Джон Уилкс Хопвуд.

И запрокинул голову, от его жестокой улыбки веяло мельканием сабель, блеском шпаг. Он смеялся молча, отдавая дань памяти немому кино.

– Да, представьте себе, это я! – повторил он.

Я снял очки, протер их и всмотрелся внимательней.

– Смотрите, смотрите, никакой подделки, никакого трюкачества.

Когда я был мальчиком, в газетах печатались такие головоломки: лица президентов разрезали на три части и перемешивали – здесь подбородок Линкольна, там нос Вашингтона, а над ними глаза Рузвельта. Потом их смешивали с лицами тридцати других президентов, и всю эту путаницу надо было распутать, и за правильно склеенные варианты вы получали десять баксов. А здесь прекрасное тело греческого юноши было соединено с головой орла-сокола-ястреба, с лицом, отмеченным печатью злодейства или безумия или и того и другого вместе.

Джон Уилкс Хопвуд через мое плечо вглядывался в фотографию так, будто никогда раньше не видел эту поразительную красоту, и глаза его горели гордостью за свою Силу Воли.

– Думаете, это фокус?

– Нет.