Корабли на суше не живут - Артуро Перес-Реверте (2015)

— Истории с вагонами набирали обороты, — продолжал Пачон. — Железнодорожная компания была просто в бешенстве. И в самом деле, эти выходки тянули уже на уголовную статью, потому что экстренное торможение поезда вызывает панику у пассажиров, причиняет им моральный ущерб, а порой приводит и к травмам. Не раз случалось, что от резкого толчка они падали и что-нибудь себе ушибали или разбивали.

Он снова окинул задумчивым взором использованные баллончики, выставленные на верхней крышке картотеки. Улыбнулся меланхолически.

— И по всему по этому мы были обязаны — самое малое — в случае поимки взять его на учет. Получить, по крайней мере, его отпечатки пальцев и фото. Однако не тут-то было.

Я отметила с удивлением, что в голосе его не слышалось скорби по этому поводу. Ведь меланхолия совершенно не обязательно предполагает сожаление. И задумалась над тем, что отношение Пачона к Снайперу несколько неоднозначно. Интересно насколько.

— И никто из твоих задержанных так ни разу его и не опознал?

— Да его немногие знают в лицо. Во время акции он обязательно надвигает капюшон или натягивает шапку на глаза. Кроме того, он и раньше и сейчас вдохновляет своих присных на какую-то удивительную верность. Сама знаешь, у этих птенчиков свой кодекс чести, и те немногие, кто знает его, отказываются о нем говорить. Что, конечно, подпитывает легенду… Мы выяснили только, что он мадридец и жил какое-то время в районе Алюче. А установили мы это лишь благодаря тому, что единственный известный нам райтер, подписывающийся Крот75, — оттуда же и в ту пору занимался тем же самым.

Я показала на альбом:

— Это тот, с кем они работали?

— Тот самый. Они начинали вместе в конце восьмидесятых, а году в девяносто пятом пути их разошлись. Тебе известно, кто такие «лучники»?

— Конечно. Местная, мадридская разновидность райтеров. Последователи легендарного Пружины — Блэк-Крыса, Глаб, Тифон и прочие. Рисовали под именем стрелу.

— Точно. Ну так вот, Снайпер поначалу примыкал к ним. Пока не ушел в самостоятельное плавание.

— Ну а что этот Крот? Он еще действующий?

— Перешел в разряд обычных художников, но особых лавров не стяжал.

— Никогда о нем не слышала.

— Потому и не слышала, говорю же — не процвел, успеха не добился. А сейчас вообще открыл магазинчик, где торгует аэрозолями, маркерами, футболками и прочим. Изредка расписывает рольставни для лавочников, которые таким способом думают защититься от диких неорганизованных райтеров… Или стены гимназий в предместьях. Магазинчик называется «Радикал». На улице Либертад.

Я все это записала в блокнотик.

— Ну вот он-то как раз успел познакомиться со Снайпером. Хотя, насколько я знаю, никогда ни слова не говорил, кто такой Снайпер и что… Это еще один вариант той же беззаветной преданности: стоит хотя бы вскользь упомянуть о личности Снайпера — и Крот становится нем как могила.

Я поднялась, спрятала блокнот в сумку, а ее повесила через плечо. И опять спросила себя: а в какой степени повязан этой пресловутой верностью сам инспектор? Потому что, как ни крути, любая охота кончается тем, что охотник обнаруживает себя. Пачон, не вставая, обозначил в качестве прощального жеста благодушную улыбку. Надевая макинтош, я показала на расписанную стену:

— Неужели у тебя не болит голова от того, что это — в трех метрах от тебя?

— Представь себе, не болит. Это граффити наводит меня на размышления.

— На размышления?.. О чем?

Он вздохнул, как бы кротко принимая неизбежное. В улыбке вдруг словно сверкнула искорка злой неприязни. Сверкнула на миг — и погасла.

— О том, что до пенсии мне еще четырнадцать лет.

Мы расцеловались, и я пошла к двери. И была уже на пороге, когда Пачон сказал мне вслед: