Мозг прирученный. Что делает нас людьми? - Брюс Гуд (2014)

Аналогично тому, что любой из нас с большей вероятностью поможет человеку, с которым можно себя идентифицировать, мы с меньшей вероятностью нанесем такому человеку вред. В ситуации с мостиком мы скорее пожертвуем незнакомцем, чем родственником, и скорее человеком, которого ненавидим, чем незнакомцем. Этим объясняется и тот факт, что в вышеописанной ситуации люди готовы пожертвовать собственной жизнью, если чувствуют себя близкими родственниками или членами той же крепко спаянной социальной группы, что и пятеро рабочих. Все они теперь одна команда.

Почему же моралью иногда управляют наши эмоции, а не разум? Грин утверждает, что в процессе эволюции у человека выработалась способность принимать быстрые решения на основе чувств и инстинктивных реакций. В угрожающих ситуациях нам нужно действовать быстро, не думая; именно поэтому люди часто делают для спасения других такое, что никогда бы не сделали по трезвом размышлении. Несмотря на то что ситуацию на мостике мы рассматриваем без спешки, с применением более медленной системы логических рассуждений, мы все равно чувствуем, что такое решение неправильно, и, поступив так, мы испытали бы вину.

Лгать — значит быть человеком

Вина — мощный мотиватор конформизма. Мы чувствуем вину, когда делаем что-то неправильное. Но откуда мы знаем, что правильно, а что нет? В раннем детстве мы, возможно, интуитивно чувствуем, что хорошо и что плохо, когда речь заходит об оценке действий тех, кто помогает или мешает, но остальные правила нам приходится усваивать позже. Усвоение всевозможных директив, которым подчиняются окружающие нас люди, — часть процесса одомашнивания. Среди этих правил как моральные законы (те, что защищают права других, к примеру предписывают воздерживаться от насилия), так и социальные правила (договоренности, воплотившие в себе социальные ценности, вроде представления о том, когда и как уместно одеваться). Примерно в три-четыре года дети, судя по всему, начинают понимать последствия нарушения правил. Внутренне эти последствия проявляются как чувство вины.

Когда дело доходит до закона, большинство детей до семи-восьми лет действуют как судья Дредд — футуристический правоохранитель, не признающий в законах никаких исключений. Они сосредоточиваются на абсолютном результате и судят случайное действие, вызвавшее большой ущерб (если кто-то ненароком сшиб со стола пятнадцать чашек), более сурово, чем злонамеренное действие, ущерб от которого меньше (если кто-то пытался стащить чашку и нечаянно разбил ее). Если маленький ребенок узнаёт, что кто-то поступил плохо, он видит ситуацию в черно-белом свете, рассуждает так же и не видит ни полутонов, ни исключений. Он уверен, что муж, укравший в аптеке дорогущее лекарство, чтобы спасти умирающую жену, поступил неправильно, даже если аптекарь продает это лекарство по грабительской цене.

С возрастом и опытом дети начинают анализировать каждую ситуацию более глубоко и выносить не столь однозначные оценки. Одна из моральных дилемм, с которым мы сталкиваемся постоянно, заставляет нас решать, говорить правду или нет. Первоначально дети усваивают, что говорить неправду нехорошо, но в возрасте около одиннадцати лет они начинают понимать, что иногда обман необходим и морально оправдан. И дело не в том, что маленькие дети не в состоянии понять обман. В конце концов, уже в четыре года они начинают применять теорию сознания, которой невозможно пользоваться без представления о том, что такое обман. Просто они в некотором смысле сильнее связаны правилами.