Он завернулся в пальто жестом, которому позавидовали бы и Марта, и Ричард III.

— Знаете, это про акт, про «Titulus Regius»…

— И что там?

— Став королем, Генрих Седьмой приказал считать его недействительным. Было приказано уничтожить акт не читая, хранить копии запрещалось. Тем, у кого будет найден хоть один экземпляр, грозил штраф и тюремное заключение на срок, устанавливаемый королем.

Эти сведения ошеломили Гранта.

— Генрихом Седьмым? — воскликнул он. — Почему? Ему разве было не все равно?

— Ничего не могу вам сказать. Но постараюсь разведать все как можно скорее. А пока — вот вам письмо, оно вас развлечет до прихода Статуи Свободы с вашим английским чаем.

Он положил Гранту на грудь какую-то бумагу.

— Что это? — спросил Грант при виде странички из блокнота.

— Письмо Ричарда о Джейн Шор. До скорого.

Оставшись наедине, Грант углубился в чтение.

Контраст между корявой, все еще детской писаниной Брента и церемонными фразами Ричарда впечатлял. Ни современный небрежный почерк, ни исполненные королевского достоинства предложения не могли разрушить очарования письма. Дух доброты, словно букет дорогого вина, окрашивал каждую мысль. Изложенное современным языком, оно звучало так:

«С удивлением узнал, что Том Лином хочет жениться на вдове Уилла Шора. Видно, он от нее без ума и решился окончательно. Дорогой епископ, пошлите за ним, может быть, Вам удастся вложить чуточку разума в его пустую голову. Если Вы не сможете его отговорить и если церковь не возражает против этого брака, то я тоже препятствовать не стану, постарайтесь, однако, отсрочить заключение брака до моего возвращения в Лондон. А покамест сим дается разрешение освободить ее из-под стражи при условии хорошего поведения; предлагаю на время поместить ее под опеку отца или другого, подходящего, по Вашему мнению, человека».

Прав Каррадайн, в каждом слове «скорее печаль, чем гнев». Доброта Ричарда поистине удивительна, ибо он пишет о женщине, бывшей ему заклятым врагом. В его великодушии не было никакого расчета. Широта души, проявленная Ричардом в деле примирения Йорков и Ланкастеров, была, возможно, и не бескорыстной: все-таки править сплоченной страной значительно легче. Но в письме к епископу Линкольну речь шла о небольшом частном деле, освобождение Джейн Шор из-под стражи интересовало разве что околдованного Тома Линкома. Мягкосердечие Ричарда ему лично никакой выгоды не сулило. Но желание видеть друга счастливым было в нем сильнее жажды мести.

Да, к отмщению он не стремился, что несколько странно в человеке с горячей кровью, а в изверге, каким почитался Ричард, просто невероятно.

XI

Письмо помогло Гранту скоротать время до прихода Амазонки с чаем. За окном галдели воробьи — шел двадцатый век, а у него в голове звучали слова человека, жившего в пятнадцатом столетии. То-то удивился бы Ричард, узнав, что через четыреста с лишним лет кто-то заинтересуется его коротким, сугубо личным письмом о вдове Уилла Шора, более того, станет ломать над ним голову.

— У меня приятная новость: вам письмо, — сказала Амазонка, входя к Гранту с подносом, на котором лежали два бутерброда и булочка с изюмом.

Булочка была так вызывающе аппетитна, что Грант, взяв с подноса письмо, раздраженно отвернулся.

«Дорогой Алан, — писала Лора. — История ничем, повторяю, ничем меня удивить больше не может. В Шотландии, например, понаставили памятников двум якобы пострадавшим за веру женщинам, которых религиозные фанатики будто бы утопили в море, хотя никто никого не топил и о вере они имели представление самое смутное. Типичные представители пятой колонны, они готовили вторжение в страну иноземных — кажется, голландских — войск и были осуждены за измену родине. То есть за вину вполне мирскую. В архиве сохранились их апелляции к Тайному совету.