Опера кончилась. Дамы наскоро надевали свои широкие манто, мужчины расплачивались с привратницами; зал быстро пустел. Максим сводил с блестящей лестницы Мод, опиравшуюся обнаженной рукой на его руку. Слова, которые только что готовы были сорваться с его языка: «я вас люблю! я вас хочу!..» а теперь застряли в горле, не шли больше с языка среди шума и гама этой толпы. А между тем, именно в таком положении он столько раз представлял себе Мод в своем Везери. Мечта, по-видимому, осуществлялась и причиняла ему чуть не страдание.

Мод, проходя галереей, неожиданно для Максима, высвободила свою руку. За ним стоял Жюльен де Сюберсо, закутанный в длинный черный плащ с бархатным воротником; он имел такой взволнованный, трагический вид, что Максим, хотя и не большой мастер распознавать состояние чужой души, заподозрил драму. Он отошел, стараясь казаться равнодушным, хотя и терзался ревностью. Мод подошла к Сюберсо, и глаза их встретились посреди этой движущейся нарядной толпы.

– Вы с ума сошли, – прошептала она. – Воздержитесь, если не хотите погубить меня.

– Мод!.. – пробормотал он.

Она пристально посмотрела на него.

– Завтра, – тихо сказала она, – в четыре часа, у вас, на улице Бом… Ждите меня.

И отошла от него, убедившись, что слова её успокоили его. Мод дала опять руку Максиму и совершенно естественным голосом сказала, не дожидаясь вопроса:

– Бедный мальчик, он влюблен в Мадлен Реверсье, а та не любит его; он видел, как весь вечер Летранж флиртовал с ней и теперь совсем с ума сходит… Я несколько успокоила его. Это мой старый друг детства. Мы вместе играли в Тюильри. Видите, в этом скептическом и ветреном Париже есть место и для искреннего, чистого чувства…

Максим поверил тому, что говорила Мод и успокоился. На этот раз его сердце было отуманено любовью.

У нижних ступенек, у правого крыла здания, экипажи, один за другим быстро подъезжая к подъезду, скрывали за своими дверцами элегантных посетителей Оперы, закутанных в шубы, в плащи, в ротонды, в накидки, обшитые дорогими махами.

В карету мадам де Рувр, – один из тех великолепных экипажей, в прекрасной упряжи, которые парижские кучера держат специально для найма богатым иностранцам – сели Жанна и ее мать, которых Рувры должны были довезти до их отеля «Миссионеров».

Максим один шел пешком… Гектор затерялся в толпе, и он не стал искать его. Ему приятно было остаться наедине со своим счастьем. Он шел, сам не зная куда, по улицам города, на которых стоял шум от разъезда публики из театров, и этот шум становился меньше и глуше по мере того, как Максим углублялся в пустынные кварталы левого берега. Когда он вернулся в отель, довольно поздно, он против обыкновения, не зашел поцеловать спящую Жанну.

Все прошедшее было отнесено на задний план волнами настоящего. Когда Максим остался один в своей холодной, неприветливой комнате «миссионерского» отеля, он кинулся в кресло и вслух проговорил слова, передававшие состояние его души:

– Ах! Когда любишь женщину так, как я люблю эту, надо было бы знать ее ребенком, совсем ребенком, и из года в год воспитывать ее как сестру!

Глава 4

Редкие из домов на бульваре Haussmarm, между avenue Pereier и улицей де Корсель, не имеют двух выходов для хозяйственных потребностей квартирантов на тихую улицу Baume. Квартиры, в домах этой улицы заключают в себе одно редкое для Парижа преимущество: их окна выходят в сад, принадлежащий отелю «Де Сегюр», роскошные поляны которого оканчиваются в нескольких шагах от улицы де Корсель. Этот царственный сад, на который давно уже покушаются разные инвесторы общественных зданий, весною населяется соловьями, как деревенский помещичий парк; зимой высокие деревья, часто покрытые инеем, точно обернутые ватой, скрывают своими ветвями, оголенными от листьев, дома соседней улицы La Boetie и заставляют совершенно забывать о близости шумной и деловой части Парижа – квартала Сен-Оноре.