Капут - Курцио Малапарте (1944)

Потом пробил тот опасный час, когда финн сидит, свирепо склонив голову долу, не говорит «màlianne», пьет в одиночку, будто никого нет рядом и никто его не видит, и вдруг начинает разговаривать как бы сам с собой. Марио Орано исчез, улизнул на цыпочках так, что никто не заметил, не заметил даже я, хотя и следил за каждым его движением, но Орано прожил в Финляндии два или три года и прекрасно изучил непростое искусство тайного побега из финского дома в тот миг, когда бьет опасный час. Я хотел улизнуть тоже, но всякий раз, когда мне удавалось добраться до двери, я чувствовал пронзающий мне спину холод, оборачивался и натыкался на мрачный взгляд Яакко Леппо, сидящего на рояльном табурете, как татарин в седле.

– Уходим, – сказал я де Фокса, улучил момент и схватил его за руку. Но в это время Посол П* подошел к де Фокса и странным голосом спросил:

– Est-ce vrai, mon cher Ministre, que vous avez dit à Mrs. McClintock qu’elle avait des plumes je ne sais plus en quel endroit?[147]

Де Фокса отбивался, отвечал, что неправда.

Но Посол П* говорил, бледнея:

– Comment! Vous niez?[148]

Я говорил де Фокса:

– Не отрицайте, ради Бога, не отрицайте.

Посол П* наступал, бледнея еще больше:

– Vous niez donc? Avouez que vous n’avez pas le courage de me répéter ce que vous avez dit à Mrs. McClintock[149].

Я говорил де Фокса:

– Ради Бога, повтори ему, что ты сказал Елене Макклинток.

И де Фокса принялся рассказывать, как однажды на вечере у посла Соединенных Штатов, господина Артура Шенфельда, где он был вместе с Еленой Макклинток и Робертом Миллсом Макклинтоком, секретарем посольства Соединенных Штатов, и с приехавшими позже послом Вишистской Франции М. Юбером Гереном и мадам Герен. Мадам Герен спросила Елену Макклинток, не испанка ли она, как это можно судить по ее внешности и произношению. Елена Макклинток, чилийская испанка, забыв о присутствии посла Испании, ответила: «Malheureusement, oui»[150].

– Ah! Ah! Très amusant, n’est-ce pas?[151] – воскликнул Посол П* и похлопал де Фокса по плечу.

– Подождите, история не закончена, – нетерпеливо сказал я.

Де Фокса продолжил рассказ:

– Я сказал мадам Макклинток: «Ma chère Hélène, quand on est de l’Amérique de Sud, et l’on n’est pas d’origine espagnole, on porte des plumes sur la tête»[152].

– Ah! Ah! Ah! Ahà très amusant! – вскричал Посол П*, повернулся к мадам П* и сказал: – Tu as compris, chérie? Les Espagnols, en Amérique de Sud, portent des plumes sur la tête![153]

Я прошептал де Фокса:

– Пошли отсюда, ради Бога.

Но тут пробил сентиментальный час, когда финны становятся нежными, начинают глубоко вздыхать над пустыми стаканами и смотреть друг на друга влажными, слезливыми глазами. Именно в тот момент, когда мы с де Фокса подошли к откинувшейся в кресле с томным, удрученным видом Лииси Леппо просить позволения уйти, Яакко Леппо встал и громко объявил:

– А теперь я хочу вам поставить одну хорошую пластинку, – и гордо добавил: – У меня есть граммофон.

Он подошел к граммофону, выбрал из кожаного футляра пластинку, покрутил ручку, поставил иглу на край диска и обвел всех суровым взглядом. Все молча ждали.

– Это китайская пластинка, – сказал он.

Носовой голос выдал длинный урок китайского произношения, мы слушали в религиозном почтении.

Потом Яакко Леппо сменил диск, покрутил ручку и объявил:

– Это индостанский диск.

Урок произношения хинди был выслушан в почтительной тишине.

Потом пришел черед уроков турецкой грамматики, арабского произношения, наконец, пяти лекций японской грамматики и произношения. Все молча слушали.

– Напоследок, – сказал Яакко Леппо, крутя ручку, – послушаем великолепный диск.