Капут - Курцио Малапарте (1944)

Не только для Изабеллы и римского общества, но и для всего итальянского народа война стала тем, что испанцы в тавромахии называют el momento de verdad, моментом истины, то есть моментом, когда человек стоит перед быком со шпагой в руке: в этот миг и проявляются verdad, истинные качества и человека, и стоящего перед ним животного. Все человеческое и животное тщеславие рассыпается в прах, человек в этот момент наедине со зверем наг и одинок, как и сам зверь. В начале войны, в тот самый момент истины, Изабелла тоже была одинока и беззащитна, но она распахнула массивные двери палаццо Колонна перед Галеаццо Чиано и его придворными, тем самым сделав очевидным свой окончательный выбор между принципами законопослушания и принципами вседозволенности и превратив дворец на площади Святых Апостолов в то, чем был парижский епископат во времена кардинала де Ретца, то есть в вертеп королевства; во дворце собиралось все двусмысленное и фальшивое, всплывшее на поверхность в последние годы того нового Рима и новой Италии, в которой Изабелла, взяв на себя роль кардинала де Ретца, правила как королева, не отказываясь, однако, от древней и сладостной коварной предрасположенности души к тирании, и где Галеаццо фигурировал скорее как средство этой тирании, но не как тиран.

Уже не было белых роз и красной зимней клубники – королевских даров первого урожая, которые до начала войны прибывали ежедневным авиарейсом из Ливии, присылаемые Итало Бальбо для украшения стола Изабеллы (Итало Бальбо был мертв, и мертвы были розы и зимняя клубника из Ливии), но были улыбающиеся лица, цветущие щеки, клубничные губы молодых дам, которые Изабелла предлагала в виде королевских даров первого урожая ненасытному тщеславию Галеаццо.

Во времена эфемерного правления Итало Бальбо записные красавцы-остряки Рима, остававшиеся такими же, какими их описывал еще Стендаль, сравнивали застолье Изабеллы с дорожкой для запуска в политический и светский полет, самый высокий и рискованный. Это оттуда Бальбо отправился в свой рейс через Атлантику, оттуда же он поднялся и в свой последний полет. Теперь стол Изабеллы, с того времени как им стал править Галеаццо, стал неким Алтарем Отечества, под тем столом не хватало только неопознанного трупа. (Хотя, кто знает, может, рано или поздно неопознанный труп там появится.) Ни одна молодая женщина, которой Галеаццо мог мимоходом полюбоваться на каком-нибудь приеме, ни один заметный иноземец, ни один амбициозный галантный кавалер, ни один денди из палаццо Киджи, страстно добивающийся продвижения по службе или теплого места в хорошем посольстве, не мог избежать обязанности, которой, в сущности, каждый добивался всеми возможными способами, а именно: заплатить Изабелле и Галеаццо положенную дань в виде праздничного венца из роз на их головы. Теперь избранные особы пересекали порог палаццо Колонна как тайные и в то же время явные сообщники, почти как заговорщики известного всем заговора. Приглашение во дворец Изабеллы уже не имело какой-либо подлинно светской значимости, разве только политическую. Но и в политической ценности приглашений на площадь Святых Апостолов многие обманывались.