Капут - Курцио Малапарте (1944)

В течение нескольких часов Гораций стал очень моден. На столах гольф-клуба в Аквасанте, на хлопчатобумажных в красно-белую шотландскую клетку скатертях, рядом с сумочками от Гермеса, рядом с пачкой сигарет «Кэмел» или «Голд Флейк» и зажигалкой от Данхилла стали постоянно появляться томики Горация а-ля Скьяпарелли[425], то есть завернутые в платок или помещенные в шелковый чехол, как в последнем номере журнала «Вог» рекомендовала делать Скьяпарелли для защиты книг от раскаленного песка морских пляжей или от влажной пыли полей для гольфа. Однажды на столе был найден оставленный, может и нарочно, старинный венецианский томик «Од» Горация в великолепном переплете XVI века с золотыми оковками. Тиснение переплета сверкало (хотя золото от времени немного осыпалось) гербами рода Колонна, не хватало только герба рода Сурсоков, но все и так догадались, что это была livre de chevet, настольная книга, Изабеллы.

На следующее утро Иден отправился в Кастель-Фузано, и едва известие об этом распространилось по Риму, как кортеж роскошных машин блокировал дорогу на Кастель-Фузано, откуда Иден, после короткого купания и солнечной ванны, давно уехал. Разочарованные и злые друг на друга, все вернулись в Рим. Вечером в доме Дороти ди Фрассо эта chasse au trésor, погоня за сокровищем, была единственной темой разговоров; от Дороти досталось всем, кроме Изабеллы, которая, по словам Дороти, обнаружила, что один ее предок из рода Сурсоков прожил много лет в Константинополе во времена Эдуарда VII и в Лондоне во времена правления Абдул-Хамида; оказалось, что этот предок перевел оды Горация на арабский язык. Таким образом, нашлось нечто общее между Сурсоком, Горацием и, конечно же, Иденом, и это неожиданное родство с Энтони Иденом наполняло Изабеллу законной гордостью. Затем Иден внезапно отбыл в Лондон, и за гольфом в Аквасанте все стали смотреть друг на друга то с подозрением, как ревнивые любовники, то с печальной доверительностью, как любовники обманутые. Изабелла, которой кто-то прибывший из Форте-деи-Марми поведал о невинной инсинуации Джейн (это был намек на ритуальный банкет, который на Востоке следует за похоронами), в последний момент отменила свой обед. А Дора полетела в Форте-деи-Марми, чтобы посвятить Джейн в события и сплетни этой чудесной, насыщенной страстями недели.

– Ah! Toi aussi, ma chère! – сказала Джейн ди Сан Фаустино. – Je t’ai vue de loin avec un tel visage ce jour-là. Je me suis dit tout de suite: ça y est, elle s’est cogné le petit juif[426].

– Что за необыкновенный город Рим! – сказал лорд Перт. – Здесь вечность витает в воздухе. Все становится легендарным, даже светские сплетни, вот и сэр Энтони Иден стал частью легенды. Il lui a suf d’un séjour d’une semaine dans la Ville Éternelle, pour entrer dans l’éternité[427].

– Qui, mais il en est sorti bien vite, le malin![428]

Это был золотой век для гольф-клуба, счастливые, драгоценные для Аквасанты дни. Потом пришла война, и course, поле, для гольфа превратилось в своеобразную paseo, аллею, где молодые римлянки гуляли под взглядами Галеаццо Чиано и его приближенных, держа сверкающие drives, клюшки, для гольфа в маленьких белых руках. Звезда Галеаццо, взошедшая в красноватых военных испарениях, быстро взлетела над горизонтом, и новый золотой век и по-новому счастливые, драгоценные дни вернулись в гольф-клуб, где все имена, манеры, взгляды и костюмы стали несколько излишне новыми и слишком ярко окрашенными, чтобы не вызывать подозрения, иногда и несправедливого, какое обычно вызывают мужчины и вещи слишком новые в этом слишком старом мире, где подлинность никогда не определялась ни новизной, ни молодостью. Сам чрезвычайно быстрый взлет Галеаццо и его двора был ярким признаком незаконности, в чем было невозможно ошибиться.