Капут - Курцио Малапарте (1944)

В то время как кастрат медленно ведет руку вверх, будто держит не кнут, а древко знамени, и почти встает на облучке, чтобы хлестче огреть грешного, Кан бросается ко мне, тянет руку, касается пальцами пачки чая у меня под мышкой и, вспотевший и бледный, тихо просит меня:

– Простите, domnule capitan…

Я улыбаюсь и протягиваю ему чай, он хватает его и с поклоном отдает Григорию. Кастрат с силой опускает плеть на спины упряжки, лошади вздрагивают, встают на дыбы и срываются вскачь, карета исчезает в облаке пыли под громкий звон колокольчиков. Хлопья пены с лошадиных морд опускаются мне на плечи.

– La dracu, doamna княгиня, la dracu! – кричу я. Но карета уже далеко, она повернула за поворот в конце улицы возле Жокей-клуба и Биржи.

– Спасибо, dòmnule capitan, – тихо говорит Кан, пристыженно отводя взгляд.

– Ничего, dòmnule Кан, но la dracu княгиню Стурдза, la dracu всю молдавскую знать.

Мой друг Кан поднимает взгляд, у него пунцовое лицо, большие капли пота сверкают на лбу.

– Ничего. La revedere, dòmnule Кан.

– La revedere, dòmnule capitan, – отвечает Кан, вытирая лоб тыльной стороной ладони.

Возвращаясь к кладбищу, я прохожу мимо аптеки на углу улиц Лэпушняну и Братяну. Вхожу в аптеку, подхожу к прилавку.

– Добрый день, domniscioara Мика.

– Добрый день, dòmnule capitan.

Мика смеется, ее обнаженные локти уперты в мраморный прилавок. Красивая девушка Мика, смуглая, хорошо сложенная, на лоб спадают густые вьющиеся черные волосы, острый подбородок, полный чувственный рот, на лице легкий пушок в сверкающих бирюзовых отблесках. Перед отъездом из Ясс на прутский фронт я попытался приударить за ней. Бог мой, уже два месяца я не прикасался к женщине. И в Бухаресте тоже. Было слишком жарко, а теперь я уже и не знаю, как они устроены, эти женщины.

– Cum merge a sanatate, domniscioara[113] Mикa?

– Bine, foarte bine, dòmnule capitan[114].

Красивая девушка Мика, но пушистая, как коза. У нее большие, блестящие, черные глаза, тонкий носик на полном смуглом лице. Должно быть, в ее жилах есть несколько капель цыганской крови. Говорит, что пошла бы прогуляться со мной после комендантского часа.

– После комендантского часа, domniscioara Мика?

– Da, da, dòmnule capitan.

Что за странная мысль, Cвятый Боже! Как вести на прогулку девушку после комендантского часа, когда армейские и жандармские патрули кричат издалека «Stai! Stai!» и палят, прежде чем ты успеешь ответить? И потом, что за блажь гулять среди разрушенных бомбардировками и почерневших от пожаров домов! Один дом на площади Унирии перед статуей князя Куза-Водэ горит со вчерашнего дня еще и сегодня. Советские летчики бьют жестко. Вчера три часа пикировали над Яссами, спокойно улетали и прилетали на высоте не более трехсот метров. Некоторые самолеты буквально стригли крыши. На обратном пути один бомбардировщик, нацелившийся на Скулень, сбили над полем за садами Копоу.

В экипаже были шесть женщин. Я пошел посмотреть. Румынские солдаты шарили в кабине пилотов, ощупывали бедных девушек грязными пальцами, выпачканными в супе, мамалыге и брынзе.

– Оставь ее в покое, подонок! – заорал я на солдата, запустившего пальцы в волосы одного из двух пилотов, полной светловолосой девушки с веснушчатым лицом. Глаза у нее были распахнуты, рот приоткрыт, рука вытянута вдоль бедра, голова стыдливо и жертвенно склонилась на плечо подруги. Эти две смелые девушки исполнили свой долг и имели право на уважение. Две смелые работящие девушки, не правда ли, doamna княгиня Стурдза? На них были пепельного цвета комбинезоны и кожаные куртки. Солдаты медленно раздевали их, расстегивали куртки, задирали неподвижные руки, стягивали одежду через голову. Чтобы поднять голову одной из девушек, солдат взял мертвую за горло, будто собираясь придушить, большим пальцем с потрескавшимся черным ногтем надавил на приоткрытый рот с пухлыми, обескровленными губами.