Капут - Курцио Малапарте (1944)

Глубокая тишина повисла после моих слов, когда медленно встал еще один из пришедших с Каном (его лицо не было мне незнакомым, я уже встречал его, хотя и не помнил где и когда). Это был высокий, широкий в кости рыжеволосый седоватый старик, с бледными, прилипшими к стеклам очков веками и белыми, малоподвижными, как у слепого, глазами. Он долго молча смотрел на меня, потом тихо сказал:

– Dòmnule capitan, страшная опасность нависла над нами. Вы можете отвести ее от нас? Румынские власти готовят жестокий погром. Резня может начаться с минуты на минуту. Помогите нам. Что нам делать? Сделайте что-нибудь, помогите нам!

– Я ничего не смогу сделать, – сказал я, – я иностранец, единственный итальянский офицер на всю Молдавию, что я могу поделать? Да и кто меня послушает?

– Предупредите генерала Шоберта, скажите ему, что готовится погром. Если он захочет, то сможет предотвратить резню. Почему бы вам не пойти к генералу Шоберту? Вас он послушает.

– Генерал фон Шоберт, – сказал я, – старый солдат, дворянин и добрый христианин, но он немец, ему нет дела до евреев.

– Если он добрый христианин, то послушает вас.

– Он скажет мне, что не занимается внутренними делами Румынии. Я мог бы обратиться к полковнику Лупу, военному коменданту города.

– Полковник Лупу? – сказал Кан. – Да именно полковник и готовит бойню.

– Сделайте что-нибудь, помогите нам! – тихо сказал старик со сдержанной яростью.

– Я отвык действовать, – ответил я, – я итальянец. Мы уже не умеем действовать, разучились принимать решения после двадцати лет нашего рабства. У меня тоже исполосована спина, как и у всех итальянцев. За прошедшие двадцать лет мы истратили всю нашу энергию на выживание. Мы ни на что не годны. И только и умеем что аплодировать. Вы хотите, чтобы я пошел аплодировать генералу Шоберту и полковнику Лупу? Если хотите, я могу дойти до Бухареста, аплодируя маршалу Антонеску, «красной собаке», если этим смогу вам помочь. Больше я ничего не могу поделать. Может, вы хотите, чтобы я принес себя в жертву? Чтобы я дал убить себя на площади Унирии в защиту евреев города Яссы? Если бы я был способен на это, я дал бы себя убить на итальянской площади ради итальянцев. Мы не смеем и не умеем больше действовать, вот в чем дело, – заключил я и отвернулся, пряча краску стыда.

– Все это очень печально, – пробормотал старик. Потом перегнулся через стол, приблизил ко мне лицо и необычайно проникновенным и ласковым голосом сказал: – Вы не узнаете меня?