Капут - Курцио Малапарте (1944)

Они сарды, Пиччи и Корда, два маленьких худых сына Сардинии с иссиня-черными волосами, немного раскосыми глазами, с изнуренными вековым недоеданием и малярией оливковыми лицами в обрамлении черных волос, спускающихся вдоль висков до бровей, они похожи на византийских святых в обрамлении серебряного оклада.

– Мы боялись, – повторили Пиччи и Корда, исчезая понемногу в тени.

– Все мы негодяи, некуда правды деть, – сказал старый еврей, – мы кричали здравицу и аплодировали. Но, может, и те боятся. Они хотят вырезать нас, потому что боятся. Они нас боятся, потому что мы слабы и немощны. Они хотят уничтожить нас, потому что мы их боимся. Хи-хи-хи!

Он смеялся, закатив глаза, опустив голову на грудь и хватаясь костлявыми, восковыми пальцами за край стола. Мы все молчали, охваченные непонятным страхом.

– Вы можете помочь нам, – сказал старик, подняв голову, – генерал фон Шоберт и полковник Лупу послушают вас. Вы не еврей, вы не несчастный ясский еврей. Вы итальянский офицер…

Я беззвучно рассмеялся. Я стыдился себя, стыдился быть итальянцем.

– …вы итальянский офицер, вас должны послушать. Может, вы еще сможете помешать резне.

Говоря так, старик встал и глубоко поклонился. Два других еврея и Кан встали тоже и глубоко поклонились.

– Надежды мало, – сказал я, провожая их до дверей.

Они по одному пожали мне руки, молча переступили порог и стали спускаться вниз по ступеням. Я смотрел, как они пропадали в лестничном проеме: исчезали вначале ноги, потом спина, плечи, наконец, голова. Они пропали как провалились в могилу.

Только тогда я осознал, что лежу на кровати. Во мраке едва освещенной догорающей свечой комнаты я снова увидел четырех евреев, сидящих вокруг стола. В оборванных одеждах, с кровоточащими лицами. Из ран на лбу кровь медленно стекала по красноватой растительности. Кан тоже ранен, его лоб рассечен, сгустки крови в орбитах его глаз. Крик ужаса слетел с моих губ. Я вскочил на кровати, но двигаться не мог, ледяной пот струился по лицу. Пугающее видение бледных, сидящих за столом окровавленных призраков еще долго стояло перед моими глазами, пока сероватый рассвет не влился мутной жижей в комнату и я не провалился в прострацию глубокого сна.

Проснулся я очень поздно, наверное, после двух часов пополудни. Обувная мастерская на углу улицы Лэпушняну была закрыта, окна Жокей-клуба тоже закрыты согласно святой традиции сиесты. На кладбище рабочие, мусорщики и возничие стоящих с утра до вечера возле Биржи пролеток сидели на могилах и ступенях убежища и молча обедали. Запах жирной брынзы поднимался к моим окнам вместе с роем мух.

– Добрый день, dòmnule capitan, – говорили кучера и мусорщики, отрываясь от еды и кивая мне в знак приветствия. Пожалуй, в Яссах меня знали уже все. Рабочие тоже оторвались от обеда, глазами показали на хлеб и сыр, приглашая присоединиться.

– Mulzumesco, спасибо! – прокричал я, показывая свой сыр и хлеб.