Капут - Курцио Малапарте (1944)

– Чтобы прицелиться из ружья, – сказал я, – тоже закрывают глаз.

– Может быть, но я прошу не перебивать меня, – продолжил Франк после минутной заминки. – Иcтинная родина польского народа, их настоящая Rzeczpospolita Polska – это католичество. Единственная родина, оставшаяся у этого несчастного народа. И я ее уважаю и берегу. В первое время между духовенством и мной было много причин для разногласий. Сейчас все изменилось. После последних военных событий в России польское духовенство изменило свое отношение к немецкой политике в Польше. Они не помогают мне, но и не противодействуют. Армия Германии потерпела поражение под стенами Москвы, Гитлеру не удалось, лучше сказать, пока не удалось раздавить Россию. Польский клир больше боится русских, чем немцев, больше коммунистов, чем нацистов. Может, они и правы. Как видите, я откровенен. Я откровенен также, когда говорю, что преклоняюсь перед польским Христом. Вы можете возразить, что я преклоняюсь перед ним, потому что знаю: он – безоружен. Но я преклонился бы перед польским Христом, даже если бы он был вооружен автоматом. Потому что того требуют интересы Германии и моя совесть немецкого католика. Только по одному обвинению польского духовенства я обязан дать отчет: в запрещении паломничества к святилищу Черной Матери Божьей в Ченстохове. Но это в моих правах. Было бы очень рискованным для поддержания безопасности в польском генерал-губернаторстве позволить сотням тысяч фанатиков собираться у святилища. Почти два миллиона верующих посещают каждый год святилище в Ченстохове. Я запретил это паломничество и отменил публичное представление ченстоховской иконы Богоматери. По любому другому обвинению я обязан держать ответ только перед моим фюрером и совестью.

Он неожиданно замолчал и обвел нас взглядом. Все было высказано одним духом с печальным, но убедительным красноречием. Мы молчали и внимательно смотрели на него. Фрау Бригитта умилялась, лила слезы и улыбалась. Фрау Вехтер и фрау Фишер сидели взволнованные и не отрывали глаз от потного лица генерал-губернатора. Франк вытер лицо платком, повернулся и, посмотрев внимательно на меня, улыбнулся и сказал:

– Вы были в Ченстохове, nicht wahr?

Я побывал в знаменитом ченстоховском святилище несколькими днями раньше, меня приняли священники, принадлежащие к римскому Ордену паулинов. Отец Мендера проводил меня в подземную крипту, где хранится образ самой почитаемой в Польше Черной Матери Божьей. Образ обрамлен в серебряный оклад в византийской манере, а прозван Черной Богоматерью по цвету лика, закопченного пламенем пожара, учиненного в святилище шведами во время осады монастыря. Stadthauptmann, городской голова, Ченстохова – близкий родственник Гиммлера, внушающий священникам особый страх, почтение и нелюбовь, – милостиво разрешил, чтобы мне показали образ Черной Божьей Матери. Впервые после оккупации Польши немцами святую икону выставляли на обозрение верующим, священники были удивлены и обрадованы нежданной милостью.

Мы прошли церковь и спустились в подземелье, несколько польских крестьян, пришедших с нами, встали на колени. Два нацистских инспектора-бургомистра Ченстохова, Гюнтер Лакси и Фриц Гришаммер, и двое сопровождавших меня эсэсовцев остались на пороге; Лакси дал знак отцу Мендера, тот обеспокоенно посмотрел на меня и сказал по-итальянски:

– Крестьяне.

Я громко ответил по-немецки:

– Крестьяне останутся здесь.

Подошел настоятель, маленький сухонький старик с морщинистым лицом, он плакал и улыбался, ежеминутно сморкаясь в большой зеленый носовой платок. Золото, серебро и драгоценный мрамор мягко сияли в полумраке капеллы. Стоя на коленях перед алтарем, крестьяне устремили взор на серебряную доску, закрывающую древний образ ченстоховской Богоматери. Винтовки двух замерших на пороге эсэсовцев звякали у порога.