Тигриный лог - AlmaZa

- И как ты надеялась его узнать, если не видела лица? – проникнувшись моей растерянностью, полюбопытствовал старик. Я выдала то, с чем и пришла:

- Но ведь он же потерял нашивку с рукава…

- Уже вчера днем я не видел ни одного, у кого бы её недоставало, - настоятель задумчиво покивал самому себе. – Когда-то здесь было более пяти сотен воинов. В прачечной хранится достаточно таких вышивок, чтобы незаметно заменить пропажу. А так как своей одеждой мальчики занимаются сами, то никто не выведает, кто же пришил себе вчера новую. Они совершенно одинаковые.

- Мальчики? – глупо потерялась я.

- Нашивки, - улыбнулся старик. – Итак, ты никак не опознаешь монаха, что нарушил правило.

- Я могла бы… я думаю, что узнала бы его, если бы обмолвилась хоть словом.

- Но им нельзя говорить с девушками, - напомнили мне, и я превратилась в красного рака. Захотелось попятиться отсюда бочком, как он. – Что же будем делать? Я тоже желаю узнать ослушавшегося.

- А внутрь мне заходить никак-никак нельзя? – стесняясь, промямлила я, заглядывая за спину дедушки.

- Да, женщинам запрещено проходить внутрь, - я начала огорчаться, но он добавил: - Но в истории бывали и исключения, когда у нас просили защиты, крова или больные и немощные, которым некуда было деться, оказывались у порога. Таких мы принимали, кем бы они ни были.

- Как же больные и немощные залазили в эту недоступную чащу? – сорвалось у меня. Одышка от лихого подъема долго мучила меня, прежде чем я стала ломиться в монастырь. Настоятель критически приподнял одну седую бровь, задумавшись, кажется, глубже, чем даже я. Давно ли он совершал подъем и спуск, чтобы оценить масштаб трагедии? – Автобусы от храма сегодня больше не пойдут, и я прошу у вас крова. Пожалуйста, не оставите ли вы меня на ночь?

- При храме Хэинса есть гостевая для пилигримов, - развел руками старик. – Там ты можешь переночевать.

- Если я попытаюсь сейчас спуститься, то сломаю ногу и точно окажусь больной у порога, - кажется, я сама ответила себе на вопрос. Заинтригованные юношами или знавшие их до того, как они обратились в монахи, девушки притаскивались сюда и прикидывались болящими, чтобы попасть внутрь. Или я буду первой негодяйкой?

Настоятель впился в меня глазами и замолчал как-то по-особенному. Я боялась нарушить его немые размышления. Кто знает, о чем он думает? По крайней мере, это первый человек за полдня в этих местах, что соизволил растолковать мне что-то и сообщить, и обошелся по-человечески.

- Ты должна будешь оставить телефон у брата-привратника, - вдруг сказал он. – Я дам тебе взглянуть издали на посвященных, а ты станешь такой незаметной и тихой, что никто, кроме меня и нашего верного стража не узнает о твоём присутствии. Завтра утром ты отправишься домой.

- О, спасибо, спасибо огромное! Я только позвоню маме и предупрежу, что вернусь утром… - горячо поблагодарила я уже удаляющийся силуэт лысого учителя, или директора, кем бы он ни считался в этой школе боевых искусств. Калитка осталась приоткрытой и я, закончив звонок, побежала к ней. С той стороны, придерживая дверцу, стоял высокий часовой, возвышавшийся надо мной, словно башня. Его лицо было закрыто черным платком, как у африканских бедуинов, и сверху накрыто так же, так что оставались одни те черные глаза, которые до сих пор не могли заговорить со мной, но смотрели пристально и зорко. Я окинула его с головы до ног. На поясе висел японский меч, и одет он снизу был в нечто среднее между юбкой и шароварами со складками впереди, посередине. Кажется, эта самурайская одёжа называлась хакама.