– Ну постой же, Фрэнк, – говорю, одновременно пытаясь привести в порядок мысли. – Дело вот в чем: я подумал, что нам, быть может, и вовсе не стоит прощаться? О чем я? Мне подумалось… ну, мне хотелось бы взять тебя с собой. – Я все-таки решился. – В восточные штаты, а потом даже в Англию. Я… Ну, в моих силах сделать для тебя кое-что, Фрэнк, то, чего здесь никто не сможет для тебя сделать. Надеюсь, ты меня понимаешь. Для примера, я могу, если хочешь, устроить тебя в армию. В английскую или американскую, как предпочитаешь. У меня есть, знаешь ли, определенные связи: я вхож и к президенту и к королеве. Ты бы мог сделать прекрасную карьеру военного…

– Воевать против сиу за Дядю Сэма? – фыркает он. – Или стать офицером-полукровкой в одном из ваших рафинированных кавалерийских полков?

– Да какой ты полукровка? Ты похож на метиса не больше, чем я. Да если и похож, без разницы. Но если не хочешь в армию, черт с ней. Можешь пойти в Оксфорд или вернуться в Гарвард. Изучать языки, стать дипломатом! Или кем тебе вздумается – такому парню, как ты, все по плечу! У меня есть определенное положение. И деньги. – Деньги, конечно, не мои, а Элспет, но это чепуха. – Я хочу помочь тебе… ну, пробиться, так скажем.

Фрэнк погладил мустанга по гриве.

– Почему? Ты считаешь себя обязанным мне?

– Да, но не в этом суть! Ты спас мне жизнь, и я признателен, но дело не в этом…

– Это потому что ты обошелся так с матерью?

– Боже правый, нет! Послушай, сынок, я расскажу тебе кое-что о себе, нечто, о чем ты, скорее всего, уже догадался. У меня нет совести. Ну, может, и есть, только я ею не пользуюсь и не собираюсь! Твоя мать… Я сыграл с ней скверную шутку, и оба мы это знаем. Она хотела отплатить мне тем же, даже похуже, и только благодаря Богу и тебе не преуспела в своем намерении. Но все это не важно. Ты – мой сын, – я понял, что улыбаюсь во весь рот, а в горле у меня застрял ком. – И какой сын! Да-да, ты.

Быстро темнело, но я разглядел, как губы его скривились в усмешке.

– Было бы здорово поехать с тобой. Но я не поеду.

– Бог мой, но почему? Если тебе не понравится, ты всегда можешь бросить все и вернуться. Знаешь, сынок, от тебя требуется только сказать, чего ты хочешь, и мы все устроим. Вернее, устроишь ты, а я помогу, чем в моих силах. Мне ли не знать, на какой струне надо сыграть, какой угол срезать, чью ладошку помаслить или чье плечо похлопать…

– Да что ты говоришь? Прям-таки чего захочу?

– Абсолютно! Все, что хочешь.

– Отлично, папа, – говорит он. – Больше всего я хочу скакать назад, к тем горам.

Я молча посидел некоторое время, переваривая его слова. Потом говорю:

– Понимаю.

– Нет, не понимаешь, – отрезает Фрэнк. – Это не имеет отношения к матери. Или к тебе. Я уже говорил, что не питаю к ней особых чувств. Как не питаю и не питал ни к кому другому. За исключением разве старушки Сьюзи, да спасет Господь ее грешную душу. Если была у меня мать, так это скорее она. И еще, бог знает почему, у меня нет серьезных претензий к моему отцу, – он улыбнулся мне. – Знаешь, после Жирных Трав, когда я вернулся, сиу снимались с лагеря, и меня так и подмывало заявить о тебе при всех. Потому что помимо своих, ясное дело, подвигов, их восхитило мужество двоих врагов: того солдата с тремя нашивками и всадника с длинным ножом на гнедой лошади. Ну, что ты на это скажешь?

Проклятье, вот ведь ирония судьбы! Если признаться, что я орал от страха, ни он, ни сиу не станут меня даже слушать. Опять все то же заблуждение, обманчивый эффект наружности. Но я был рад, что он верит этому.

– Так что не обижайся, – говорит Фрэнк и поворачивает лицо в сторону заката, где алое зарево сменялось чернотой ночи. – Причина просто в том, что я живу здесь.