Флэшмен на острие удара - Джордж Макдоналд Фрейзер (1973)

— Бедная овечка, — говорит мне Ист, беря вожжи. — Сердце кровью обливается, когда я вижу ее горе, Флэшмен. Так что я дал ей несколько капель лауданума из пузырька, который… который всегда ношу с собой. Она проспит несколько часов, это пойдет ей на пользу.

Я готов был ударить его. Если есть на свете вещь, способная меня взбодрить, то это возможность, зарывшись в теплые шкуры, утешить убитую горем обнаженную блондинку. Но Ист сделал свое черное дело — Валя храпела, как морж. Так что мне пришлось ограничиться хлебом и ветчиной, после чего я тоже слегка покемарил.

Продвигались мы хорошо и через пару часов, по удачному стечению обстоятельств, прибыли на почтовую станцию, находящуюся, судя по всему, на Мариупольской дороге. Мы получили новую тройку коней и славно подкрепились, но начал сказываться недостаток сна, и через несколько часов после рассвета мы заехали в первый попавшийся лесок — на деле, не более чем жалкое скопище кустарника — и решили дать отдых себе и лошадям. Валя все еще не очнулась, и, облюбовав себе по скамейке в санях, мы с Истом заснули мертвым сном.

Я проснулся первым и, высунув голову, обнаружил, что солнце уже клонится к закату. Свет его был тусклым и печальным, мороз крепчал. Глядя сквозь искривленные ветви на унылую, бесконечную ширь, я вдруг поежился, причем вовсе не от холода. Неподалеку от нас виднелись два или три причудливых возвышения, которые здесь называют курганами — насколько я понял, это погребальные холмы, оставленные давно забытыми варварскими племенами. В этом неверном свете выглядели они жутковато и зловеще, словно гигантские снежные люди. Тишина была сверхъестественной — ты мог буквально ощущать ее: ни дуновения ветра, только холод и пустота, нависающие над степью. Я почувствовал беспокойство, и тут вдруг в моей голове всплыл нарочито спокойный голос Кита Карсона,[76] прозвучавший в мертвой тишине фургона, едущего по дороге на запад от Ливенворта: «Ничего не видно и не слышно, ни намека на опасность. Вот это-то меня и пугает».

Меня в ту минуту это тоже испугало. Я растолкал Иста и мы без промедления тронулись в путь. Я взял вожжи, и мы, минуя одинокие курганы, заскользили на юго-запад, в ледяную пустыню. При мне была бутылка и кусок хлеба, но ничто не могло согреть: мне было страшно, но я не мог понять от чего — видимо, от этой тишины и неизвестности. И тут откуда-то издалека с правой стороны донесся звук. Тот высокий зловещий вой, что наводит ужас на всю степь, разливался по пустому пространству. Ошибки быть не могло — это был волк.

Лошади тоже его услышали, заржали и, наддав ходу от страха, помчались на предельной скорости, сбивая в кровь копыта. Но воображение мое летело еще быстрее. Мне припомнился рассказ Пенчерьевского про женщину, которая в надежде оторваться от этих чудовищ, напавших на ее сани, выбрасывала им одного за другим своих детей — ее потом казнили за это — и бесконечное множество других историй о санях, атакованных голодными стаями, чьих седоков буквально сожрали заживо. Я не смел даже обернуться, боясь увидеть нечто, мчащееся за нами по пятам.

Вой не повторился, и через несколько миль я вздохнул с облегчением: прямо по курсу замелькали огоньки. Добравшись до них, мы обнаружили крестьянскую избу; сам хозяин встретил нас в дверях, с топором в руке. Мы спросили его, какой тут ближайший город, и едва не завопили от радости, услышав в ответ: «Геническ». До него оставалось каких-нибудь сорок верст — пара часов езды, если лошади не устанут. Вожжи принял Ист, а я полез назад. Валя все еще спала, беспокойно ворочаясь и что-то бормоча. И мы отправились в путь, который, как я надеялся, должен стать последним отрезком нашего маршрута по материку.