Флэшмен на острие удара - Джордж Макдоналд Фрейзер (1973)

После недолгого обмена репликами она успокоилась: возможно, продолжал еще действовать лауданум, не знаю, но Валя казалась вполне довольной, на этакий полусонный манер, и мы предложили ей рюмку коньяку «для сугреву» — надеть принесенные нами вещи она отказалась наотрез, зато, будучи русской девчонкой, готова была пить все, что поднесут.

— Если она не вполне очухалась, то тем лучше, — говорю я Исту. — Печально, конечно, зато меньше шансов, что сможет выкинуть какой-нибудь трюк, если мы попадем в переделку.

— Каким ударом было для нее пережить этот кошмар, — отвечает Скороход. — Но спасибо тебе за благородную ложь про ее отца — дай пожму тебе руку, дружище. — И он принялся тискать мою ладонь. — Мне кажется, что я просто сплю: ты, я и… эта милая девушка… бежали, едва унеся ноги! Но мы ведь почти дома, приятель! Каких-нибудь жалких шестьдесят миль до Арабата, а после него, если Бог даст, еще часов восемь, самое большее — и мы среди своих. Ты помолишься со мной за наше счастливое избавление, а, Флэшмен?

Распластываться в снегу я не стал бы ни для него, ни для кого другого, но почтительно постоял рядом, пока Ист бормотал, сложив руки, прося Господа даровать нам конец, достойный мужчин, или что-нибудь не менее полезное, после чего мы влезли в кабинку прикорнуть. Валя дремала, а бутылка с коньяком оказалась наполовину пустой — если в России и возникнет когда-нибудь общество Белых Ленточек,[77] все его члены будут детьми, ибо женщин туда никакими коврижками не заманишь.

Отдых не принес мне особого облегчения. От пережитого во время нападения волков ужаса и ожидания грядущих опасностей нервы мои натянулись как струны, и после часа беспокойного сна я растолкал Иста, командуя трогаться в путь. Луна стояла уже высоко и было достаточно светло, чтобы не съехать с косы. Я сел на место возницы, и, миновав мост, мы въехали на Арабатскую стрелку.

Поначалу она была довольно широкой, и при движении вдоль восточного края по правую руку от меня оставалось значительное пространство, покрытое снежными барханами. Постепенно коса сузилась примерно до полумили, и я ехал, словно по очень широкой насыпной дороге, которая по обеим сторонам плавно спускалась к замерзшим водам Азова и Сиваша. Смрад был нестерпимым, даже лошади трясли головами и дергали, так что приходилось быть постоянно начеку. Позади остались две брошенные почтовые станции. Мы с Истом сменяли друг друга, и по прошествии четырех часов он принял вожжи, чтобы проправить, согласно нашим расчетам, остаток пути до Арабата.

Пробравшись через задний полог в сани, я хорошенько закрепил его и приготовился прикорнуть на заднем сиденье, когда Валя вдруг завозилась в темноте в своей куче мехов, пробормотав: «Гарр-ии?» Я опустился рядом с ней на колени и взял за руку, но в ответ на мои слова она только пробормотала что-то и повернулась на бок. Лауданум и коньяк все еще делали свое дело, и толку от нее не было никакого. Впрочем, мне пришло в голову, что девчонка в достаточной степени очнулась, чтобы составить мне компанию, потому я запустил в меха руку и нащупал теплую, нежную плоть. От этого прикосновения кровь застучала у меня в висках.

— Валя, любовь моя, — прошептал я, чисто из вежливости; до меня, даже вопреки запаху коньяка, доносился чувственный аромат ее кожи. Я погладил ее по животу, и она тихо застонала. Забравшись повыше, я завладел ее грудями, и Валя повернулась ко мне, уткнувшись влажными губами в мою щеку. Слившись с ней в упоительном поцелуе, я в тот же миг оказался под шкурами, распаленный, как моряк на побывке. Даже в полубессознательном состоянии она со страстью набросилась на меня. Дельце получилось не из простых: наэлектризованные меха сыпали в самый неподходящий момент искрами. Мне казалось, что я познал все вершины мастерства в этом ремесле, но уверяю вас, нет ничего более пугающего, чем заниматься любовью на куче шкур в санях, мчащихся по снегу морозной русской ночью. Чувствуешь себя так, будто оказался на постели из шутих и петард.