Флэшмен на острие удара - Джордж Макдоналд Фрейзер (1973)

Я просто лежал, прижавшись щекой к лодочной банке, и гадал, сможет ли течение унести за дистанцию выстрела прежде, чем они откроют огонь. Как хорошо и спокойно было плыть вот так, после той адской работы, проделанной в го-доне. Я по-прежнему не чувствовал ничего, кроме некоей отстраненной, мечтательной заинтересованности происходящим, и даже не старался определить, стреляют по нам или нет. Вдруг до меня дошло, что дочь Ко Дали скорчилась, облокотившись на планшир, рядом со мной, устремив взгляд за корму, и мне пришло в голову — вот отличная возможность ущипнуть красотку за зад. Он был тут как тут, привлекательно изгибаясь в каком-то футе от меня. Я ухватил его ладонью и крутанул от души, но она даже не почувствовала — или почувствовала, но не обратила внимания. Думаю, ее слишком занимало зрелище ада, разверзшегося позади нас; как и остальных, которые вытягивали шеи и ругались, по мере того, как мы дрейфовали по темной воде. Чудно, но в моей памяти отложилось, что этот дрейф и мое тисканье длились невероятно долго — я был всецело занят этими вещами, весьма, кстати, приятными. Впрочем, сохранились и обрывки других воспоминаний: далекий пожар в го-доне и на пирсе, стоны раненого, лежащего рядом со мной в нагромождении тел, разговор дочери Ко Дали с Якубом, вопли Кутебара, обещавшего сотворить нечто странное с верблюдом. Помню, как к губам моим приложили бурдюк, и вкус затхлой воды заставил меня поперхнуться и закашляться. Якуб говорил, что «Михаил» сгорел целиком, зато «Обручев» ушел, так что работа наша сделана только наполовину, но лучше это, чем ничего. Кутебар же ворчал, что тем, кто развлекался на берегу, строя замки из песка, легко говорить, а вот если бы Якуб со своими бездельниками оказался в го-доне, где происходило главное, то запел бы по-другому.

И тут он замер на полуслове, так как на небе вдруг засияло солнце, или так показалось, потому что все вокруг — лихтер, море, небо — озарилось, словно днем, и мне почудилось, что лихтер не дрейфует уже, а летит над водой. Потом раздался невообразимой силы взрыв — такого мне в жизни не доводилось слышать, и от раскатывающегося над морем грохота заложило уши, так что я закрыл их руками, стараясь умерить боль. До меня донесся дикий вопль Кутебара:

— Это «Обручев»! Его нет, его разнесло на кусочки! Так чья же работа сделана наполовину? Клянусь Аллахом, она сделана целиком! Тысячу раз сделана! Взгляни, Якуб — разве не так? Возблагодарим же Бога и чужеземных ученых!

XII

Более двух тысяч кокандцев сложили головы в битве под фортом Раим, что показывает, насколько умным парнем оказался Бузург-хан, устранившись от участия в этом деле. Остальные спаслись — кто пробился на восток по берегу, кто переплыл устье Сырдарьи, и лишь немногие избранные проделали путь с комфортом, на лодках и лихтерах. Сколько погибло русских, никто не знал, но, по оценкам Якуба — не менее трех тысяч. Это было побольше, чем во многих битвах, решавших судьбу мира, но, случились эти события на краю света, и русские явно предпочли забыть про них. Так что, сдается мне, лишь в Коканде хранят эти воспоминания.

Так или иначе, затея достигла цели, уничтожив русские транспорты с боеприпасами и не дав армии отправиться в этом году в поход. Это сохранило для нас Индию — по-крайней мере, до наших дней, и предотвратило утрату Кокандом своей независимости еще на несколько лет — пока солдаты царя не пришли и не захватили его в шестидесятые. Мне кажется, кокандцы считают, что дело того стоило, и две тысячи жизней были потрачены не напрасно. Неизвестно, что думают по этому поводу те две тысячи, но поскольку на смерть они пошли по собственной воле (у солдат так всегда), то, наверное, тоже присоединятся к мнению большинства.