Флэшмен на острие удара - Джордж Макдоналд Фрейзер (1973)

Пенчерьевского опасность бунта среди своих мужиков не волновала, ибо он, как я уже и говорил, считал себя добрым господином. Помимо этого, под рукой у него имелись казаки, способные держать в узде недовольных.

— А еще, я никогда не допускал великой глупости, — говорит он. — Не прикасался к крепостной женщине, и не дозволял продавать жен или использовать их в качестве наложниц.

Уж не знаю, для меня ли было это предназначено или нет, но новость была плохая, поскольку с женщиной я не был уже лет сто, а некоторые из этих селянок — например, горничная Вали, — выглядели весьма себе ничего, если их помыть.

— Взгляните на бунты в прочих имениях: готов об заклад побиться, что в каждом случае хозяин или попортил крепостную девку, или увел у мужика бабу, или отправил парня в армию, чтобы поразвлечься с его невестой. Им это не нравится, говорю я — и не осуждаю их! Коли барин захотел женщину, пусть женится или купит себе кого на стороне. Но только позволь себе утолять похоть за счет собственных крепостных — и рано или поздно проснешься поутру с перерезанной глоткой да усадьбой в огне. И поделом!

Насколько я понимал, полковник придерживался не совсем общепринятых взглядов: большинство помещиков без зазрения совести обращались с крепостными женщинами так, словно американские плантаторы с негритянками, развлекаясь, как придет в голову. Но Пенчерьевский придерживался собственного кодекса и верил, что мужики оценят это и будут довольны. Хм, не слишком ли он заблуждался?

Поскольку я, из подхалимских побуждений, внимал его болтовне и проявлял рвение в изучении языка, он пришел к выводу, что меня интересуют его жуткая страна и ее обычаи, и горел желанием при любой возможности просветить меня. От него мне стало известно об особенностях крепостных законов: как крестьяне могут получить свободу, пробыв десять лет в бегах; как некоторым дозволяется оставить имение и уехать в город на заработки — при условии, что часть денег будет отсылаться хозяину; как иные крепостные становятся богачами, богаче подчас, своего владельца, и ворочают миллионами, но при этом лишены возможности выкупить свою свободу. Бывает, что крепостные владеют другими крепостными. Система, ясное дело, идиотская, но помещики стоят за нее горой, и даже среди гуманитариев бытует мнение, что в случае ее изменения да политических реформ страна скатится в пучину анархии. Возможно, они правы, но мне кажется, этот исход неизбежен в любом случае — к нему все шло уже тогда, с чем соглашался и Пенчерьевский.

— Агитаторы не дремлют, — заявляет он как-то раз. — Вам приходилось слышать об этом подстрекателе, немецком еврее Марксе?

Я не стал рассказывать полковнику, что Маркс побывал у меня на свадьбе в качестве незваного гостя.[67]

— Он разливает свой яд по всей Европе, — продолжает Пенчерьевский. — Да, он и ему подобные подонки готовы проникнуть даже в нашу страну, если руки дотянутся. [XXVII*] Слава богу, что наши мужики — народ неграмотный. Зато уши у них есть, и города наши полны этих революционных преступников самого низкого пошиба. Что смыслит это дерьмо в делах России? Что могут они сделать для нее? Только разрушить. И все-таки страны типа вашей дают убежище этим тварям, позволяют им варить свое адское зелье, предназначенное для нас! И для вас тоже, если вам хватит ума это понять! Вы помогаете им в расчете уничтожить своего врага, но тем самым выпускаете из мехов бурю, полковник Флэшмен!

— Знаете, граф, — отвечаю я, — у нас разрешается говорить, что вздумается, без всякого. Так уж повелось. У нас нет kabala,[68] как у вас — и в ней нет необходимости. Может, это потому, что у нас есть заводы и так далее и все заняты работой? Не знаю. Не сомневаюсь в справедливости ваших слов, но нас, видите ли, все устраивает. И наш мужик, так сказать, сильно отличается от вашего. — Говоря так, я не был уверен, мне вспомнился тот госпиталь в Ялте. Но не смог не добавить: — Можете себе представить своих мужиков, штурмующих батарею под Балаклавой?