Флэшмен на острие удара - Джордж Макдоналд Фрейзер (1973)

Тут он разразился смехом и, обзывая меня хитрым английским жуликом, похлопал по плечу. Вспоминая те дни, не могу не признать, что мы весьма близко сошлись с ним — но он, разумеется, так меня и не раскусил.

Теперь вы можете представить, что это был за человек и что это было за место. Большую часть времени мне тут нравилось — жизнь течет без забот, до тех пор, надо сказать, пока что-нибудь не напомнит тебе вдруг, в какой чужой, бесконечно враждебной земле ты оказался. Меня затягивало, как в омут, и по временам приходилось делать усилие, вспоминая, что Англия, Лондон и Элспет действительно существуют, что где-то к югу отсюда Кардиган по-прежнему издает свое знаменитое «ну-ну», а Раглан копошится в грязи под Севастополем. Иногда я смотрел в окно на засыпанный снегом сад и расстилающуюся за ним бесконечную белую равнину, расчерченную полосами межей, и мне казалось, что мой прежний мир — это не более, чем сон. В такие минуты легко было подхватить русскую меланхолию, пробирающую до костей и рождающуюся от сознания своей беспомощности вдали от родного дома.

Нет необходимости говорить, что главной причиной моей тоски являлось отсутствие женщин. Я опробовал свои шансы с Валей, едва мы познакомились немного поближе, и мне стало ясно, что она не побежит, в случае чего, к отцу, вопя во все горло. Клянусь Георгом, она в этом не нуждалась. Я ущипнул ее за зад, она засмеялась и сказала, что я имею дело с уважаемой замужней дамой. Приняв ответ за приглашение, я обнял ее. Валя, захихикала, выгнулась, как кошка, и нанесла мне сокрушительный удар кулачком в пах, после чего убежала, давясь от смеха. Проходив несколько дней, приволакивая ноту, я пришел к заключению о необходимости уважительно обращаться с русскими леди.

Ист переживал тоску заключения в этой белой пустыне острее, чем я, и проводил долгие часы в своей комнате, читая. Однажды, когда Гарри не было, я порылся у него в бумагах и обнаружил, что Скороход оформляет все свои впечатление в форме бесконечного письма к своему бесценному дружку Брауну, ведущему, насколько можно понять, фермерское хозяйство в Новой Зеландии. Нашлось там кое-что и обо мне, и эти места я прочел с интересом.

«…Не знаю даже, что думать о Флэшмене. Все в доме его любят, в особенности граф, и я боюсь, что Валя к нему тоже неравнодушна, — и это неудивительно, должен признать, глядя на этого рослого, красивого парня — (Молодчина, Скороход, так держать). — Я сказал „боюсь“, так как иногда вижу, с каким выражением он смотрит на нее, и, вспоминая, каким скотом был Флэшмен в Рагби, тревожусь за ее невинную чистоту. О, надеюсь, я не прав! Я говорю себе, что он изменился, — как же иначе мог этот лживый, трусливый, злобный, задиристый подхалим (ну же, попридержи коней, приятель) превратиться в истинно бравого и отважного солдата, каковым Флэшмен, без сомнения, является? И все-таки я боюсь: мне известно, что он не возносит молитв, богохульствует, хранит злые мысли, и плохая сторона его личность никуда не делась. Ах, бедная маленькая Валя! Впрочем, старый друг мой, я не вправе позволить овладеть мною темным подозрениям. Мне необходимо думать о нем хорошо, и я лелею надежду, что мои молитвы помогут ему встать на верный путь, и он, вопреки моим сомнениям, проявит себя наконец как истинный джентльмен-христианин».

Выгода быть мерзким ублюдком состоит в том, что просьбы смилостивиться над твоей душой так и летят к Господу. Если толстый том молитв, вознесенных моими благочестивыми врагами, чего-нибудь стоит, у меня больше надежды на спасение, чем у архиепископа Кентерберийского. Утешительная мысль.

Время текло: подошло и минуло Рождество; и по мере того, как проходили месяцы, я все глубже впадал в сонное, тоскливое оцепенение. Я размягчился, потерял бдительность, а силы ада готовились тем временем затянуть петлю.