Флэшмен под каблуком - Джордж Макдоналд Фрейзер (1977)

Что еще хуже – тут не было дорог. Да-да, малагасийцы и не думают строить их, опасаясь, что ими могут воспользоваться завоеватели. Плод извращенной логики, если угодно. Единственное исключение составляют путешествия королевы. В таком случае двадцать тысяч рабов, вооруженных кирками и камнями, миля за милей тянут дорогу прямо перед королевой и следующей за ней армией и двором. Мало того, каждую ночь они возводят настоящий город, со стенами и всем прочим, а на следующее утро бросают его.

Нам довелось наблюдать такую картину, когда в середине пути мы достигли обширной равнины. Первое, что бросилось мне в глаза, – это кучи мертвых тел, разбросанных повсюду, потом – бесчисленное количество стенающих, изможденных туземцев, бредущих по дороге. Это были строители; рационов им не полагалось, знаете ли, и они просто падали без сил и мерли, как мухи. Это была ежегодная королевская охота на буйволов, и ее цена составляла десять тысяч рабских жизней, растраченных за неделю. Смрад стоял нестерпимый, особенно вдоль самой дороги, с которой наш путь пересекался неоднократно. Умирающие лежали рядами, мужчины, женщины и дети вперемешку. Некоторые жалобно выли и ползли к нам, клянча еду; хова пинками откидывали их в сторону.

Вдобавок ко всем ужасам иногда мы проходили мимо эшафотов с повешенными или распятыми людьми, некоторые из которых были еще живы и оставлены на мучительную смерть. Одну кошмарную картину никогда не забуду: пять истощенных до костей мужчин скованы вместе у большого железного колеса; их помещают внутрь, колесо вращается, заставляя их всех вместе двигаться до тех пор, пока им не изменят силы и они не переломают друг другу шеи.

Процессия королевы проследовала здесь давно, пройдя по грубо вымощенному камнями подобию дороги, идущей прямо, как стрела, через леса и горы. Как я позже узнал, при ней было двенадцатитысячное войско, и поскольку малагасийская армия не может похвастаться наличием системы снабжения, страна была ободрана начисто, так что не только рабам, но и тысячам крестьян также предстояло умирать с голода.

Вы можете поинтересоваться, как они все это терпят? А они и не терпят. Каждый год тысячи людей, иногда целые племена и общины, бегут от ее тирании, и джунгли полны таких отщепенцев, ведущих жизнь разбойников. Она посылает против них регулярные экспедиции, так же как против отдаленных племен, не хова – мне говорили, что число казненных беглецов, преступников и просто тех, кто не пришелся королеве по нраву, достигает двадцати-тридцати тысяч, и я склонен этому верить. (О да, это, конечно, гораздо лучше, чем «проклятое колониальное правление, осуществляемое европейцами», в чем так хотят убедить нас либералы. Б-г мой, дорого бы я дал, чтобы Гладстон или этот выскочка Асквит[108] оказались на той тамитавской дороге в начале сороковых – они бы хорошо усвоили, что значит «просвещенное правительство из местного населения». Увы, теперь уже поздно – делать нечего, разве что подговорить пару хулиганов побить окна в Реформ-клубе? Да и что мне за дело?)

Надо сказать, мне было не до того, чтобы жалеть кого-либо, поскольку, когда мы достигли наконец Антана после мучительного, недельного с лишним, марша, состояние мое было ужасным. Сорочка и брюки превратились в лохмотья, башмаки просили каши, я зарос и ужасно вонял. Но как ни странно, достигнув дна, я начал понемногу воспрядать духом. Я жив, и не затем же они тащили меня сюда, чтобы убить – во мне пробудилась некая даже опрометчивая легкомысленность, хотя это, возможно, от голода. Я снова поднял голову, и воспоминания о конце марша у меня остались довольно ясные.