Спартак - Рафаэлло Джованьоли (1874)

– Вот как хорошо живется в нашей благословенной республике людям с низкой душой, тупицам, посредственностям. Им широко открыт путь к почестям и славе. Я чувствую в себе силы и способность довести до победы любую войну, но никогда я не мог добиться назначения командующим, потому что я беден и у меня долги. Если завтра Красс из тщеславия вздумает получить назначение в какую-нибудь провинцию, где придется воевать, он добьется этого немедленно: он богат и может купить не только несчастных голодных плебеев, но и весь богатый жадный сенат.

– А ведь надо сказать, что источник его обогащения не так уж безупречен, – добавил Квинт Курион.

– Еще бы! – подтвердил Луций. – Откуда у него все эти богатства? Он скупал по самой низкой цене имущество, конфискованное Суллой у жертв проскрипций. Ссужал деньги под огромные проценты. Купил около пятисот рабов – среди них были и архитекторы и каменщики – и настроил огромное количество домов на пустырях, где прежде стояли хижины плебеев, уничтоженные частыми пожарами, истреблявшими целые кварталы, населенные бедняками.

– Теперь, – прервал его Катилина, – половина домов в Риме принадлежит ему.

– Разве это справедливо? – пылко воскликнул Бестия. – Честно ли это?

– Зато удобно, – с горькой улыбкой отозвался Катилина.

– Может ли и должно ли это продолжаться? – спросил Квинт Курион.

– Нет, не должно, – пробормотал Катилина. – И кто знает, что написано в непреложных книгах судьбы?

– Четыреста тридцать три тысячи граждан из четырехсот шестидесяти трех тысяч человек, населяющих, согласно последней переписи, Рим, – заметил Бестия, – живут впроголодь; у них нет даже клочка земли, где бы они могли сложить свои кости. Но погоди, найдется смелый человек, который объяснит им, что богатства, накопленные остальными тридцатью тысячами граждан, приобретены всякими неправдами, что богачи владеют этими сокровищами не по праву! А тогда ты увидишь, Катилина, обездоленные найдут силы и средства внушить гнусным пиявкам, высасывающим кровь голодного и несчастного народа, уважение к нему.

– Не бессильными жалобами и бессмысленными выкриками нужно, юноша, бороться со злом, – серьезно произнес Катилина. – Нам следует в тиши наших домов обдумать широкий план и в свое время привести его в исполнение. Души наши должны быть сильными, а деяния великими. Молчи и жди, Бестия! Быть может, скоро наступит день, когда мы обрушимся со страшной силой на это прогнившее общественное здание, в подвалах которого мы стонем. Несмотря на свой внешний блеск, оно все в трещинах и готово рухнуть.

– Смотри, смотри, как весел оратор Квинт Гортензий, – сказал Курион, как бы желая дать другое направление разговору. – Должно быть, он радуется отъезду Цицерона: теперь у него нет соперников в собраниях на Форуме.

– Ну что за трус этот Цицерон! – воскликнул Катилина. – Как только он заметил, что попал у Суллы в немилость за свои юношеские восторги перед Марием, он немедленно же удрал в Грецию!

– Скоро два месяца, как его нет в Риме.

– Мне бы его красноречие! – прошептал Катилина, сжимая мощные кулаки. – В два года я стал бы властителем Рима!

– Тебе не хватает его красноречия, а ему – твоей силы.

– Тем не менее, – сказал с задумчивым и серьезным видом Катилина, – если мы не привлечем его на свою сторону – а это сделать нелегко при его мягкотелости, – то в один прекрасный день он может превратиться в руках наших врагов в страшное орудие против нас.

Все трое патрициев умолкли.

В эту минуту толпа, окружавшая портик, немного расступилась, и показалась Валерия, жена Суллы, в сопровождении нескольких патрициев, среди которых выделялись тучный, низкорослый Деций Цедиций, тощий Эльвий Медуллий, Квинт Гортензий и некоторые другие. Валерия направилась к своей лектике, задрапированной пурпурным шелком с золотой вышивкой; лектику держали у самого входа в портик Катулла четыре могучих раба-каппадокийца.