Свечи на ветру - Григорий Канович (1979)

– Какого Пранаса? У нас Пранасов в местечке дюжина. – Бабушка походила на сугроб – белый гусиный пух облепил ее морщинистое лицо, покрыл длинный и острый, как нож, нос, залетал в рот, и она то и дело сплевывала.

Бабушка стряхнула с себя пух и зашагала к Тересе.

Муж тетки Тересе, столяр Стасис, тоже сидел в тюрьме. Но его забрали прошлой осенью. Я как раз был у Пранаса, когда пришли полицейские – один наш, местный, по прозвищу Порядок, другой незнакомый, в шляпе и галифе.

– Полиция! – предупредил отца Пранас, но столяр продолжал спокойно смолить на берегу реки лодку. Лицо его было испачкано смолой, а со лба в зеленую, напичканную кузнечиками траву еще капал пот, как в руки каплет сок с березы.

– Мы за тобой, Стасис, – сказал столяру наш полицейский и вытер испарину. Руки у него были совсем не полицейские – маленькие, короткопалые, поросшие скудными рыжими волосами, – разве такими схватишь вора или там убийцу? Ха! И пистолета у Порядка не было. Оружие в местечке было только у господина офицера.

– Я готов, – наконец сказал столяр. – Только умоюсь.

Стасис шел медленно, положив на голый живот скованные наручниками руки, полицейские брели сзади, а мы с Пранасом бежали по бокам, заглядывали столяру в глаза. Стасис улыбался сыну и мне, взгляд его что-то говорил, объяснял, но мы оба ни черта не понимали.

На косогоре столяра поджидал черный автомобиль. Приезжий вежливо открыл дверцу, сел сам, и машина, тарахтя по проселку, уехала.

Я с завистью следил за ней, пока она не скрылась за поворотом. «Как приятно, – думал я, – прокатиться в таком автомобиле! Это тебе не верхом ездить. На лошадь каждый дурак может усесться, а вот в автомобиль так просто не заберешься, тут надо, чтоб ты либо в наручниках был, либо в галифе. Лучше в галифе».

– Ступай, Пранук, матери скажи, – обратился к моему дружку Порядок. Он остался с нами на косогоре, разморенный жарой, в расстегнутом мундире с выцветшими на солнце погонами и потускневшими от времени пуговицами.

– Сами увезли, сами и скажите, – сказал Пранас.

– Разве я его увез? – обиженно спросил наш полицейский. – Ты же видел.

– А кто же?

– Автомобиль.

– Вы… Вы…

На глаза Пранаса навернулись слезы. А он еще клялся, будто никогда не плакал и не заплачет. Нет такого человека на земле, который ни разу не заплакал бы. Собаки, и те плачут. Сам видел. И кошки ревут. Наша кошка, когда бабушка у нее тайком котят ворует, просто заливается слезами. Интересно, соленые ли они – собачьи и кошачьи слезы? Надо будет лизнуть.

– Порядок, – согласился наш полицейский. – Сам скажу. Если бы мне жалованье не платили, я бы никогда за ним не пришел. Но кто-то должен, ребятки, за такими приходить. Как кто-то должен ловить рыбу, мастерить шкафы, пасти скотину.

– Шли бы лучше скотину пасти, – сказал полицейскому Пранас.

– Поздно, – промолвил Порядок.

Больше он ничего не сказал, сплюнул и побрел один, а Пранас поднял с земли камень и запустил в его сторону. Но камень до Порядка не долетел. Тогда Пранас нагнулся, снова взял камень и снова швырнул его в нашего полицейского, но камень опять шлепнулся в песок.

Бабушка хорошо знала отца Тересе, покойного дедушку Пранаса, рыбака Вацлаваса. Бабушка только у него покупала на Пасху рыбу. О старике Вацлавасе по местечку ходили всякие слухи, поговаривали, будто он колдун, будто голыми руками налимов ловит: нырнет на дно и хвать рыбу за бок, будто умеет спичкой воду зажигать. Какая разница, кто он такой, защищала его бабушка, пусть будет трижды колдун, его рыба самая вкусная! У другого купишь, так обязательно что-нибудь у нее в брюхе найдешь: то фитиль от керосиновой лампы, то дратву, то червя на крючке… После смерти Вацлаваса бабушка редко у кого брала рыбу.

Погиб старик Вацлавас так же странно, как и жил. Никто толком не знал, что с ним случилось. Кто-то якобы слышал на берегу его последние слова: «Пора и мне самому рыбой стать».