Голос крови - Том Вулф (2012)

– …кроме того, что ты мне сейчас рассказала. Но тебя послушать, у красивого образованного европейца оказалось сердце русского казака из тех, что за украденную буханку хлеба отрубали руки маленьким детям.

Магдалена дергается.

– Русский казак?

– Только без паники. Их давно уже нет, – успокаивает ее Амелия. – Тем более на Санни-Айлз. Сама не знаю, почему я про них вспомнила.

– Отрубали руки маленьким детям…

– Ну всё, всё. Я погорячилась, но ты же понимаешь, о чем я…

Магдалена не успевает ей ответить, ее бьет дрожь. Интересно, заметила ли это подруга.

Ближе к вечеру Нестор и Жислен стоят в Художественном музее перед картиной два на три фута. Василий Кандинский – «Супрематистская композиция 23» 1919 года.

::::::И как это прикажете понимать? – спрашивает себя Нестор.::::::

Аквамариновые мазки внизу и кирпично-красные, поменьше, наверху. Связи между ними никакой… а посередке – целый клубок из черных линий… длинных и коротких, прямых и загнутых, болезненно скрюченных, налезающих друг на дружку в совокупительном экстазе, бегущих прочь от роящихся точек немыслимых цветов.:::::: Это такое издевательство над серьезной толпой, полагающей, что олигарх Сергей Королев сделал щедрый дар Майами?:::::: Раздосадованный Нестор наклоняется к Жислен и говорит, чуть понизив голос:

– Класс, да? Как будто взорвался мусорный контейнер!

Жислен откликается не сразу. Но потом, подавшись к нему, не без почтения в голосе произносит:

– Эта картина, мне кажется, здесь не потому, что она должна вам нравиться или не нравиться. Скорее потому, что это веха.

– Веха? – переспрашивает Нестор. – Какая еще веха?

– В истории искусств, – поясняет она. – В прошлом семестре я прослушала курс по изобразительному искусству начала двадцатого века. Кандинский с Малевичем были первыми абстрактными художниками.

Под дых. Жислен по-своему, в мягкой форме, чтобы не оскорбить чувств, поставила его на место. Подумать только! Он не знает, как сказать, но, в общем, такая тихая отповедь. Откуда взялось это придыхание в голосах собравшейся публики? Как будто они не в музее Королева, а в церкви или часовне. В два зала набилось человек семьдесят. Они кучкуются перед одной… другой картиной… словно вступают в общение… с чем? С воспарившей душой Василия Кандинского? С искусством? Нестор отказывается понимать. Эти люди относятся к искусству как к религии. Вот только над религией позволяется шутить… достаточно вспомнить анекдоты о Создателе и Спасителе, о рае и аде, о сатане и ангелах, о чистилище и мессии. Если на то пошло, многие вообще не способны относиться ко всему такому без смеха… а вот насмехаться над искусством западло, это штука серьезная, и если ты отпускаешь шуточки, то ты palurdo, простачок, баранья башка, совершающий святотатство и даже не понимающий, как низко ты пал. Вот оно! Вот почему отношение к «Супрематистской композиции 23» как к большому мыльному пузырю – не смешно, это ребячество, постыдный акт. Вот почему Жислен не может ему подыграть с безобидным легким смехом, который бы как-то смягчил его невосприимчивость и позволил перевести разговор на другую тему. Его словно ткнули носом… ты же необразованный!

Можно подумать, люди с университетским дипломом умнее других. Он знавал немало придурков со степенью бакалавра и даже мог бы издать справочник «Образованные лузеры». Но правда и то, что они нахватались… всякого такого, что помогает поддержать умный разговор. Магдалена это называла «музейный треп», на чем он и погорел. Ему же не хватало… он обрывает себя, чтобы не думать о Магдалене. Сейчас его больше волнует Жислен, которая поставила его на место… в мягкой форме и тем не менее… И он должен стоять перед дурацкой картиной с покаянным видом, как наказанный мальчишка? Черта с два! Рот у него открылся прежде, чем он успевает себя проконтролировать:

– Я здесь не для того, чтобы восхищаться искусством. Меня сюда привело расследование.