Юрий Долгорукий и византийская принцесса - Павел Загребельный (1972)

– Вот уж! – не выдержал Иваница. – Мы ему про смерть в Киеве, а он нам: лепо.

Воевода велел оседлать себе коня и поехал с посланцами к мосту, где стояли два охранника, люди неопределенного возраста, зато с новыми и острыми уже с первого взгляда топорами на длинных ручках и с глазами тоже острыми, как лезвие топоров.

– В ту пятницу кто стоял? – спросил воевода Мостовик, делая ударение на слово «ту», ибо тут, видимо, запомнилась пятница убийства киевского и уже будет отличаться среди других пятниц еще довольно долго, если и не всегда, пока стоят над мостом поставленные киевским князем воеводы.

– Никита стоял, – сказал один из охранников, кивая на своего товарища, который не рвался открываться перед воеводой, еще не ведая, зачем Мостовик допытывается.

– Лепо, лепо, – пробормотал Мостовик и кивнул Дулебу на Никиту.

Дулеб спросил охранника, не мог бы он сказать, кто в тот день перешел через мост, да и не перешел, быть может, а перебежал, удирая, перепуганный или просто смущенный, подгоняемый нетерпением.

– Да ты кто? – полюбопытствовал Никита, придавая своему острому глазу выражение хитрое, вовсе не предполагавшееся в таком, казалось бы, верном воеводском слуге. Ибо не всегда, вишь, обшарпанность внешняя свидетельствует о том, что и душа у человека столь же ничтожна.

Дулеб сказал, кто они с Иваницей и какое дело возложено на них.

– На каждого, почитай, что-то возложено, – промолвил Никита, – и каждый несет свое. Ваше дело искать, а мое – стоять. А уж что там мимо меня идет, мне все равно. Лишь бы мыто платило для нашего воеводы. Да вело себя смирно. А иначе я уж покажу, что у меня есть топор…

– Так, добрый человек, – попытался как-то задобрить Никиту Дулеб, ты стоишь, и глаз у тебя зоркий. Пятницу тоже должен помнить, ибо в Киеве свершилось убийство вельми преступное, хотя, кстати, убийства все должны причисляться к преступным. Но это было слишком уж преступное. Ну так вот. Не помнишь ли – не пробегали в ту пятницу через мост два человека? Один из них должен был быть монахом, совсем еще молод, и, говорят, умен на вид, а другой – отрок из воеводской дружины, оружен, наверное, и с разбойничьими глазами, а ты ведь забияк разузнаешь с одного лишь взгляда.

– Монах? – Никита почесал за ухом. – Монахи не бегают через мост никогда. Они ездят, и не верхом, а на повозке. И все что-то везут в монастыри. Понавозили туда уже, почитай, столько, что и не разгребешь никогда. Может, и в ту пятницу проезжали через мост, разве вспомнишь такое.

– Разве не пишете, кто проехал? – спросил Дулеб.

Никита не понял, о чем его спрашивают.

– Пишете? А что это такое?

– Ну, заносить на пергамен всех, кто пройдет и проедет!

– Дак это же грамоту, почитай, надобно знать, а у нас в Мостище никто не знает. Сам воевода наш не смыслит в грамоте. А уж коли воевода чего-нибудь не знает, то как же можем знать мы!

– Лепо, лепо, – пробормотал Мостовик, который насупленно прислушивался к разговору Дулеба с Никитой.

– А зарубки? – вмешался другой охранник. – Забыл ты, Никита, про зарубки?

– Зарубки? – Дулеб повернулся к тому, потом снова – к Никите. – Что это?

– А вот.

Никита взял белый вербовый кол, прислоненный к поручням моста. Кол был испещрен глубокими зарубками, сделанными ножом.

– Это для нашего воеводы. Идет пеший по мосту – для него узенькая зарубка, для конного – широкая. А для повоза – крестик. Наш воевода должен знать, сполна ли содрали мыто с каждого. Ибо это же, почитай, глупые люди могут думать, будто мост поставлен, чтобы они переходили да переезжали через Днепр. Мост поставлен, чтобы драть мыто для нашего воеводы. Да для князя, да еще для кого-то, разве ж я знаю…

– Лепо, лепо, – подтвердил воевода.

– Вот уж! – не смолчал Иваница. – Про мыто не забываешь, а на тех, кто идет, едет, имеешь дырявую голову. Тебя же спрашивают: ехал или не ехал верхом монах в ту пятницу?