Ассимиляция - Джефф Вандермеер

На отдельном листке бумаги я составила список лучших, наименее разрушительных для организма методов – кому-то это могло бы показаться нездоровым, но есть и более абсурдные способы вести летопись своих дней. Я также отмечала ротацию наиболее эффективных циклов. Хотя, будь у меня выбор, никому бы не рекомендовала такой подход, слишком уж к нему привыкаешь, как к проведению рутинных операций или поиску пропитания.

Спустя долгое время боль становится таким хорошо знакомым и часто приходящим другом, что как-то перестаешь замечать ее и считаешь, что не заметишь, даже если изменить образ жизни. Не труднее ли привыкнуть к отсутствию боли? Подозреваю, что этот вопрос не станет меня занимать, позабудется, слишком много других преобразований надо провести. Ибо, раз уж я нашла столько способов отложить трансформацию, подозреваю, что теперь она будет носить более радикальный характер и я действительно могу превратиться в нечто подобное тому стонущему созданию. Интересно, смогу ли я тогда видеть настоящие звезды?

Порой боль приходит совсем неожиданно: не приходится ничего делать, чтобы вызвать ее, не нужно подключать волю и сознание, чтобы направить на себя. Она просто есть, и все. Неделю назад вдруг умер филин, который был моим компаньоном на протяжении тридцати лет, и я ничем не могла ему помочь, даже узнала об этом слишком поздно. Он был очень стар, этот филин, и хотя глаза у него были все еще огромными и яркими, оперение поблекло, этот камуфляж больше не спасал; последнее время он все дольше спал и реже вылетал на охоту. Я подкармливала его мышами с руки, в гнезде, которое он себе устроил в верхней части разрушенного маяка.

А потом он пропал на целую неделю, я отправилась на поиски и нашла его в лесу. Судя по всему, он сильно поранился, наверное, из-за слепоты или старческой немощности, сломал крыло, не мог больше взлететь и свалился с дерева на лесную подстилку. Похоже, до него добралась лиса или пара лис. Он лежал в ворохе перьев, испятнанных темной засохшей кровью, глаза закрыты, голова как-то повернута – сразу стало понятно, что жизнь из него ушла.

Мой микроскоп давно пылился где-то в углу, в одном из заброшенных строений возле маяка, заросший плесенью и пылью за много лет. Мне не хватило духа взять пробы лишь для того, чтобы выяснить то, что было и без того известно: что никакой микроскоп на свете не рассказал бы мне о филине ничего нового. Ничего такого я не знала бы после многих лет тесного с ним общения и наблюдений.

Что тут скажешь? Что я не буду по нему скучать?

Часть III. Затмевающийся огонь

0011: Кукушка

Во что превратилась твоя жизнь, если ты смогла прочесть письмо от своего одержимого призраками двойника? Если жила в чужих воспоминаниях, считая их своими, словно вторая кожа, только насквозь фальшивая? Вот кем она была. Вот как она думала и как жила. Должна ли теперь и Кукушка вести такую же жизнь, думать теми же мыслями? Внутри ее гнев боролся с благоговением – и направить эти эмоции было не на кого, кроме самой себя. Оставалось лишь позволить им воевать и дальше, биться, словно второй пульс, надеясь, что ее реакция – больше чем зеркальное отражение того, что видят глаза. Что даже если она и ошибка природы, то ошибка жизнеспособная – мутация, а не какая-то там аномалия, подобная стонущему созданию, от которого давно остались лишь кости, гниющие в болоте.