Мент - Константинов Андрей Дмитриевич

Сухоручко отправили в палату. После мензурки девяностошестиградусного он пребывал в отличном расположении духа. Капитан прилег на койку и стал соображать насчет продолжения банкета. Если бы он был на своей земле, вопрос решился бы без проблем. Даже если в кармане ни копья. А тут… В общем, ничего путного в голову не приходило, и он собрался покемарить. Залез под одеяло, накрыл голову сверху тощей подушкой и сразу заснул. А когда проснулся, все решилось само собой — пришли ребята. После обмена приветствиями Сухоручко спросил:

— Принесли?

— Обижаешь, Михалыч… А тебе того… можно?

У капитана уже отходила анестезия, порез горел, раздражала тугая повязка.

— Мне не только можно, — значительно, но невнятно, сказал он, — мне медицина предписала для восстановления сил вино партейное.

— Портвейна нет, только водка, — извиняющимся голосом произнес Игорь Караваев. Все знали любовь капитана к партейному пойлу. Но уже вовсю разворачивалась борьба с пьянством, и выбор, случалось, был скуден. Конечно, опера могли позвонить любому из своих спекулянтов, и партейный напиток нашелся бы из-под земли с доставкой на дом. Не подумали. Впрочем, водкой капитан тоже не брезговал.

— Чего сидим? — сказал Сухоручко. — Пошли, закуток найдем. Напиток греется… прокиснет.

Закуток нашелся. Сели, выпили, заговорили.

— Ну что, Сашок? — спросил Сухоручко невнятно. На это не обратили внимания — капитан вообще говорил не очень. Кроме того, имел привычку разговаривать с набитым ртом.

— Нормально, Михалыч… вы-то как?

— А-а, ерунда. Первый раз, что ли? Вот только внешность попортили.

— Ага, — сказал Галкин, — твою внешность попортишь… Бельмондо ты наш.

— Ну ты, Саня, молоток, — похвалил Зверева Сухоручко. — Грамотно ты его взял. Молоток… но дурак.

— Это почему же? — отозвался Сашка. Сегодня его все хвалили и добавляли, что дурак. Похвалы были приятны, а насчет дурака — не очень.

— Потому что не хер лезть на рожон.

— Так вы же…

— Я же! Ты хрен с пальцем не ровняй. Я уже и битый, и резаный, и стреляный. Да и старый уже — плакать по мне некому: мои все в блокаду померли… на Пискаревском лежат, в общей яме. А ты еще молодой! Так-то, брат. Ладно, наливай. Чего я сижу, как дурак трезвый?

Сашка налил водки в складной стаканчик. Сухоручко резко выпил. Выдохнул, поморщился и закусил соленым огурцом. Сразу — не прожевав — забубнил:

— Молодец, молодец. Дерзкий ты парень, грамотно взял. Без этих борцовских штучек-дрючек. Прыгнул на гада сверху — толково!

— Да я не прыгал, — сказал Сашка.

— Как же… мне Кислов сказал — прыгал.

— Я не прыгал… я упал.

— Чего-о?

— У «Победы» капот горбатый и скользкий от снега. Я и сверзился.

Грохнул хохот. Трое взрослых мужиков смеялись как пацаны. Караваев хватался за живот и морщил свой и без того курносый нос… Сухоручко смеялся меленько, придерживая рукой повязку. А Сенька Галкин рокотал басом. Они смеялись так, что через минуту в закуток заглянул кто-то солидный, усатый, в белоснежном халате. Он посмотрел и сказал:

— У нас, ребята, хирургия… а вам психиатрическая нужна.

Потом покрутил пальцем у виска и ушел. Когда отсмеялись, Сенька сказал Звереву:

— Послушай старого мудрого еврея, Санечка, — никогда никому такого не говори. Геройски прыгнул!! Повязал злодея и — все!

Сенька взял у Сухоручко стаканчик, налил и выпил. Когда он вливал водку в рот с железными коронками, Зверев увидел на донышке стакана аляповатое изображение пальмы и надпись: Сухуми. 1983 г…

— В прокуратуре-то чего? — спросил Караваев.

— Да ничего, — пожал плечами Сашка, — сказали, что у этого урода ключица сломана. Но они без претензий… Вот только насчет второго…

— Что насчет второго?

— Сказали: придется отпускать. Кражи нет, потому что нет потерпевшей. Никаких действий в отношении капитана он не предпринимал… Как же так-то, мужики?