Потом он опустил взгляд на центральное украшение двора, бронзовую фигуру Давида, выполненную Донателло. Скульптура всегда поражала Барончелли своей женственностью. Из-под соломенной шляпы пастуха выбивались длинные локоны; обнаженное округлое тело было напрочь лишено мужской мускулистости. Одна рука, согнутая в локте, покоилась на бедре совсем по-девичьи.

Однако в этот день Барончелли составил совершенно другое впечатление о скульптуре. Он разглядел холодность взгляда Давида, смотревшего на голову поверженного Голиафа; он увидел, насколько остр огромный меч в правой руке юноши.

«Какая роль уготована мне сегодня? – подумал Барончелли. – Давида или Голиафа?»

Рядом с ним расхаживал Франческо де Пацци, сцепив руки за спиной и устремив свои маленькие глазки вниз, на отполированный мрамор. «Джулиано лучше бы не медлить, – подумал Барончелли, – иначе Франческо начнет изрыгать проклятия вслух».

Но Джулиано все не появлялся. Вернулся слуга, миловидный юноша, всего лишь винтик хорошо отлаженного механизма, каковым являлся дом Медичи; на лице молодого человека застыла отрепетированная маска сочувствия.

– Господа, простите меня. Мне очень неприятно сообщать вам, что хозяин сегодня неважно себя чувствует и потому не может принять гостей.

Франческо едва успел скрыть тревогу под показной веселостью.

– Прошу объяснить мессеру Джулиано, что дело весьма срочное. – Он доверительно понизил тон, словно собираясь сообщить слуге тайну. – Сегодняшний завтрак, видишь ли, устроен в честь молодого кардинала Риарио, и тот будет чрезвычайно разочарован, если младший Медичи не сядет за стол. Кардинал сейчас вместе с мессером Лоренцо находится в соборе. Он спрашивал о твоем хозяине. Из-за него отложили начало мессы, и боюсь, что если мессер Джулиано не пойдет сейчас же с нами, кардинал оскорбится. Мы ведь не хотим, чтобы он по возвращении в Рим сообщил об этом своему дяде, его святейшеству…

Слуга любезно закивал, его лицо выражало легкую тревогу. И все же Барончелли чувствовал, что им не удалось до конца убедить слугу и тот пока не знает, стоит ли еще раз беспокоить хозяина. Франческо почувствовал то же самое, ибо начал наседать.

– Мы здесь по воле мессера Лоренцо, который просит брата незамедлительно прийти, так как мы все ждем…

Юноша вздернул подбородок, давая понять, что вполне сознает важность дела.

– Я передам ваши слова хозяину, не сомневайтесь.

Когда слуга повернулся, чтобы уйти, Барончелли уставился на своего сообщника, поражаясь его двуличности.

Вскоре на мраморной лестнице, спускавшейся в сад, раздались шаги, и через несколько секунд перед гостями предстал Джулиано де Медичи. Насколько не идеальна была внешность старшего брата, настолько безукоризненно выглядел младший. Нос хотя и крупный, но прямой, с красиво скругленным кончиком, подбородок волевой; глаза большие, золотисто-карие, в обрамлении длинных ресниц, на зависть всем флорентийкам. Изящные, красивой формы губы, ровные белые зубы, густые вьющиеся волосы, разделенные пробором посредине и зачесанные назад, чтобы не закрывать красивого лица.

Судьба была благосклонна к двадцатичетырехлетнему Джулиано; он мог похвастаться молодостью, живостью, красотой лица и голоса. Тем не менее его природная доброта и чувствительность никогда бы не позволили ему унизить или оскорбить другого человека. В его обществе любой чувствовал себя легко. И флорентийцы любили этого веселого, щедрого юношу. Пусть он не обладал теми качествами, которые позволили его брату стать блестящим политиком, он был достаточно умен, чтобы использовать свои другие преимущества и завоевать расположение общества. В случае смерти Лоренцо Джулиано без труда принял бы бразды правления.

За последние несколько недель Барончелли изо всех сил старался внушить самому себе презрение к этому человеку, но у него ничего не вышло.