Шерлок Холмс и Дело о крысе - Дэвид Дэвис (1999)

При первом же прикосновении дверь, к моей радости, распахнулась. Прикрыв её за собой, я крадучись пересёк двор и осмотрел с расстояния окружавшие его постройки. Ни одна из них не походила на конюшню. Я подобрался поближе, вслушался. Воздух был неподвижен, ни звука. А потом где-то вдалеке, в деревне, пробили часы: два удара. Я не двигался, пока тоскливый звук окончательно не умолк. Стоя в тени, я бросил взгляд на самую дальнюю постройку и вроде как разглядел там проблеск света. Здание было приземистое, с низко нависшей крышей и одиноким грязным окном.

Скорчившись, я подобрался к этому окну и, приподняв голову чуть выше уровня подоконника, заглянул сквозь перепачканное стекло внутрь. Действительно, в комнате горел свет. С крюка на стене свисала масляная лампа, отбрасывая круг тусклого света. Я будто бы смотрел сквозь желтоватый туман. Под лампой сидел на табуретке какой-то тип. Он курил глиняную трубку, свисавшую изо рта, и лениво читал газету. У ног его валялись четыре пустые бутылки из-под эля. За спиной у него, во мраке, переминались с ноги на ногу и пофыркивали две лошади, каждая в своём стойле.

Я вспомнил, сколь многое уже преодолел за счёт бесшабашности и решительности. Если я хочу выбраться из этого кошмарного места и вытащить Холмса, нужно продолжать в том же духе. Я осмотрелся в поисках оружия и тут же его отыскал. Рядом стояла пустая полусгнившая бочка. Я без труда вырвал из неё одну доску и взмахнул ею на пробу. Доска была мягкой и гибкой, однако годилась для того, чтобы оглушить человека ударом по макушке. Набрав горсть гальки, я швырнул её в стену конюшни, а потом прижался к стене и стал ждать.

Через миг я услышал, как конюх протирает стекло. Он явно решил выглянуть наружу и отыскать источник звука.

— Робин, это ты, гад? Ты, Робин? — проскрипел он.

Я пробормотал нечто неразборчивое. Дверь медленно отворилась, конюх вывалился во двор.

— Где ты, подлюка? — осведомился он, язык его заплетался от выпитого.

Когда он обернулся к экипажу, я огрел его доской, не вкладывая в удар особой силы: мне всего лишь нужно было его оглушить. Сдавленно вскрикнув, он упал на колени, а потом пробормотал:

— Ты чего это, Робин?

А после рухнул ничком на булыжник. Быстренько проверив пульс, я убедился, что он жив.

Больше тратить времени на пьянчужку я не стал — вывел лошадь из стойла и как можно быстрее впряг в экипаж. А потом помчался обратно в сад, туда, где по-прежнему спал Холмс. Снова взвалив его на плечи, я доковылял до экипажа и отчаянным усилием закинул Холмса внутрь, на сиденье. Он пошевелился и приоткрыл глаза, зрачки его завращались — того и гляди очухается. Но этого не случилось, веки вновь смежились, а дыхание сделалось сонным, размеренным.

Я опустил шторки, запер дверцу экипажа и не без трепета повёл лошадь к фасаду здания. С булыжника мы ступили на гравий, каждый скрип и потрескивание, каждый шорох гравия под колёсами отзывались у меня в мозгу. Я положил руку на морду лошади, чтобы она не заржала, и посмотрел на здание, ярко освещённое луной: тёмные блестящие окна таращились на меня, точно злобные глаза соглядатаев. Я остро ощущал свою уязвимость, пока вёл лошадь мимо ступеней, поднимающихся к входной двери, а потом — к широкой подъездной дорожке, в конце которой заметил мощные железные ворота. Через них я проезжал всего несколько часов назад. А казалось, минула целая жизнь.

Ворота мерцали в белёсом свете, точно мираж. Они вели к свободе. Стоит миновать этот рубеж, переплетение железных прутьев, и шансы на успех возрастут многократно. Но не ранее.

Приблизившись к воротам, я оглянулся на дом. Его окружали благословенная тьма и тишина. Пока что нас не обнаружили. А потом сердце моё упало. Я увидел, что центральная часть ворот опутана толстой железной цепью, а на ней висит мощный замок. Ворота заперты. Что теперь делать?