Стеклянная республика - Том Поллок (2013)

Девушка остановилась в дверях на кухню. На выцветших обоях красовался ряд карандашных линий, отмечающих головокружительное восхождение маленькой Парвы до конечной отметки в сто семьдесят сантиметров: просто гималайский рост для женщины из семьи Хан. Маме приходилось взобраться на толстенную телефонную книгу, чтобы увидеть макушку дочери.

Вздохнув, Кара взялась за ластик.

Пронзительный писк заставил ее подскочить. Цифры на часах горели зеленым: 6:25. Мамин будильник зазвонит через пять минут. Что осталось? Еда. Кара кинулась на кухню, распахнула холодильник, сгребла остатки овощных котлет, приготовленных пару ночей назад, в мусорное ведро. И заколебалась. Приютившись за парочкой старых луковиц, стояли два пластиковых контейнера с зелеными крышками. В семейном холодильнике Ханов они были чужаками, но Кара признала в них эмигрантов, поселившихся три года назад, когда у мамы заподозрили рак, и в их далстонскую двухэтажную квартиру нагрянул легион тетушек, кузин и подруг, наполняя дом ароматами домашней пищи и отвлекающим трепом. Когда Кара вышла из больницы, холодильник оказался забит контейнерами с крышками всех цветов радуги – дело рук той же «секты».

Четыре месяца спустя остались только зеленые, наполовину заполненные неповторимым нутом тетушки Сариты. Как ничто другое эти зеленые крышки показывали, насколько маме было больно.

«Синод или не Синод, – подумала девушка, сглатывая внезапно пересохшим горлом, и, напыщенно кивнув самой себе, вытащила контейнеры, – а, может, так действительно лучше».

Она повернулась и понеслась обратно через гостиную к себе наверх, походя сметая кучку пропущенных фотографий с телевизора и застегивая мешок.

Когда она вышла, мама ждала, завязывая зеленый халат с терпеливым подозрением на лице. Кара небрежно прикрыла за собой дверь.

Мама нахмурилась, но сказала лишь:

– Снова в школу пораньше? Хоть позавтракаешь?

Прежде чем ответить, Кара прикусила губу, унимая угрожающую дрожь:

– С удовольствием, мам.

Она сидела за кухонным столом, уставившись на собственные сцепленные пальцы, пока мама хлопотала у нее за спиной: кастрюльки лязгали, из кранов бежала вода, дверцы шкафа хлопали, производя грохот, способный разбудить если не мертвого, то, несомненно, дремлющего отца семейства. У Кары возникло неприятное ощущение, что мама зовет мужа для моральной поддержки.

Еда, расставленная по столу, соотносилась с Кариной обычной утренней мисочкой хлопьев, как флот США – с резиновой уточкой. Темно-золотистая паратха[3] с хрустящей корочкой и вязкой серединкой, два вареных яйца с вихляющимися желтками, фрукты, йогурт и – поскольку Самира Хан была матерью и знала, что любит ее лапочка, пусть даже не одобряя этого, – крошечная миска хлопьев. Закончив, миссис Хан присела на краешек кухонного стула, потягивая из щербатой кружки сладкий чай и улыбаясь, как всегда, немного взволнованно.

Кара принялась за еду. В животе стрельнуло, когда она подумала: «Я спалилась». Глубокий материнский инстинкт уже раскрыл ее планы, и мама, как могла, пыталась помочь: теперь, по крайней мере, ее дочурка хорошенько подкрепится, прежде чем вырвет из груди трепещущие сердца родителей и снова исчезнет.

Но потом она поняла, что мама на самом деле пыталась сказать: «Ты худеешь. Запястья стали слишком костлявыми. Ешь. Ешь и дай мне ухаживать за собой. Я за тебя переживаю».

Кара замялась, а потом, взяв паратху, – какое неловкое и незнакомое чувство, – оторвала кусочек и сунула в рот. Она оказалась невероятно вкусной и практически непроглатываемой. Свет, проникающий через окно, постепенно разгорелся на полную яркость.

Отец проскрипел вниз по лестнице. Совершив двойной подход к щедротам изобилия на столе, проворчал, что ему жена давно уже не накрывает такой завтрак. Прежде чем с хрустом развернуть утреннюю газету, нарезал себе хлеба.