Дикие пальмы - Уильям Фолкнер (1939)

У них была с собой бутылка виски, и Маккорд с Уилбурном вели машину по очереди, пока Шарлотта спала. Они добрались до коттеджа вскоре после рассвета – сотня с чем-то акров воды, окруженная чахлым ельником, четыре полянки с домиком на каждой (из трубы одного из них поднимался дымок. «Это Брэдли, – сказал Маккорд. – А я думал, его уже здесь нет») и коротенькой пристанью. На узенькой полоске берега стоял олень, розовый в лучах восхода; подняв голову, мгновение он разглядывал их, а потом рванулся с места, его белый куцый хвост отмеривал длинные прыжки; Шарлотта, выскочив из машины с заспанным лицом, побежала к кромке воды. – Вот что я хотела изобразить, – кричала она. – Не животное, не собаку, оленя или лошадь, а движение, скорость.

– Ясно, – сказал Маккорд. – Давайте поедим. – Они выгрузили вещи из машины, занесли их в дом и развели огонь на плите, потом Шарлотта принялась готовить завтрак, а Уилбурн и Маккорд, прихватив бутылку виски, пошли к воде и уселись там на корточки. Они по очереди пили из горлышка. Вскоре в бутылке остался один глоток. – Это для Шарлотты, – сказал Маккорд. – Пусть выпьет за трезвость, за долгое воздержание.

– Вот теперь я счастлив, – сказал Уилбурн. – Я точно знаю, куда иду. Мой путь абсолютно прям – между двух рядов консервных банок и кульков на сумму по пятьдесят долларов с каждой стороны. Не по улице, где между домов бродят люди. Вот оно – уединение. И еще вода, медленное колебание уединения, а ты лежишь и смотришь на него. – Сидя на корточках и все еще держа в руке почти пустую бутылку, он окунул другую руку в воду, спокойная, покрытая рассветным туманом влага была не теплее искусственно охлажденной воды в номере отеля, рябь от его руки разошлась медленными кругами. Маккорд разглядывал его. – А потом наступит осень, первые холода, начнут падать первые красные и желтые листья, двойные листья, потому что их отражения будут подниматься им навстречу, потом они соприкоснутся и покачаются немного, так и не сомкнувшись. А потом можно будет, если захочешь, если не забудешь, открыть на минуту глаза и взглянуть на тени раскачивающихся листьев на груди рядом с тобой.

– Ради святого Иисуса Шопенгауэра, – сказал Маккорд. – Что это еще за третьесортная дребедень в духе Тисдейл? [8] Ты еще и поголодать-то толком не успел. Ты еще не выучился нищете. Если ты не поостережешься, то еще выболтаешь эту чушь какому-нибудь типу, который в нее поверит, и тогда я сам принесу тебе пистолет и прослежу, чтобы ты им воспользовался. Прекрати думать о себе, подумай немного о Шарлотте.

– Вот о ней-то я и говорю. Но я все равно ни за что не воспользуюсь пистолетом. Потому что я слишком поздно начал все это. Я все еще верю в любовь. – Он рассказал Маккорду о чеке. – Если бы я не верил в нее, я отдал бы тебе этот чек и отослал бы ее сегодня вместе с тобой назад.

– А если бы ты верил в нее так, как ты говоришь, ты бы уже давным-давно разорвал этот чек.

– Если бы я разорвал его, то никто не смог бы получить эти деньги. Он даже не смог бы забрать их из банка.

– К черту его. Ты ему ничего не должен. Разве не ты снял с него заботу о жене? Ты просто черт знает что. У твоего блуда больше мужества, чем у тебя, верно? – Маккорд поднялся. – Идем. Я чую запах кофе.

Уилбурн не шелохнулся, его рука оставалась в воде. – Я не причинил ей вреда. – Потом он сказал: – Нет, причинил. Если бы я до сего дня не понял ее, то я бы…

– Что?

– Отказался верить этому.

Минуту Маккорд сверху вниз смотрел на Уилбурна, а тот продолжал сидеть на корточках, держа в одной руке бутылку, а другую по запястье погрузив в воду. – Черт! – сказал он. Шарлотта позвала их в дом. Уилбурн поднялся.

– Я бы не воспользовался пистолетом. Я по-прежнему выбираю это.