Записки следователя [илл. В.Кулькова] - Бодунов Иван Васильевич, Рысс Евгений Самойлович (1966)

— Ладно,- сказал он,- оформляйте ордер. Я подпишу. И возьмите с собой сотрудника от Салькова. Пусть ученый человек хорошенько осмотрит.

На обыск поехали Васильев, эксперт от Салькова, Калиберда и фотограф. Подъехав к дому, пригласили трех понятых вместо двух полагающихся: управдома, дворника и человека из квартиры на пятом этаже, того самого, который спускался по лестнице, когда Калиберда собирался вскрывать квартиру. Человек этот оказался архитектором, очень именитым и уважаемым. Он все время всматривался в лицо Калиберды. Никак не мог вспомнить, откуда это лицо ему знакомо.

Тихо поднялись на площадку четвертого этажа. Постучали негромко, так, как может стучать почтальон или случайный посетитель. Молча ждали. Горбачев за это время, видно, успел изрядно попробовать собственную продукцию.

— Кто там? — спросил он сердито и невнятно, прежде чем отпереть.

— Телеграмма,- сказал Васильев.

— Какая, к черту, телеграмма! — недовольно пробурчал Горбачев, но дверь все-таки отпер.

Вошли, предъявили ордер.

Увидев милицейскую форму, Горбачев очень испугался. Он заморгал глазами, и у него задрожали руки и губы. Мог он бояться и того, что раскроется убийство, но мог испугаться просто потому, что самогоноварение уж безусловно откроется.

Плита топилась вовсю. Васильев открыл дверцу и заглянул в топку. Вероятно, печку растапливали газетами, но теперь они уже сгорели. Трещали дрова, бурлила закваска, пар шел по змеевику.

Сразу же занесли в протокол четыре бочки и змеевик и то, что в момент обыска Горбачев как раз гнал самогон. Змеевик на плите и бочки сфотографировали. Теперь начиналось самое трудное. Пожилой эксперт привез с собой три альбома, в которых на листках картона были наклеены аккуратно разглаженные обрывки газет, найденные в корзине. Так же аккуратно разгладили один за другим все обрывки газет, сваленные в углу. Поворачивали и так и этак, прикладывали друг к другу. Обрывки друг к другу не подходили.

Горбачев держал себя странно. Сначала он очень разволновался, как мы уже говорили, потом, когда прошли по квартире, увидели бочки с закваской и самогонный аппарат на плите, он ахал и всплескивал руками, как будто сам их впервые видел и даже не подозревал, что они у него есть. Когда потом занялись хлопотным и неясным для понятых делом — разбирали обрывки газет и пытались их сложить,- он как будто потерял всякий интерес к обыску. Сидел на табуретке, прислонившись спиной к стене, тупо смотрел на происходящее и только иногда вздыхал и говорил совершенно не к месту: «О господи, чудны дела твои!»

Архитектор не понимал, почему угрозыск так интересуется этими обрывками старых газет. Вообще он был очень заинтересован, с любопытством рассмотрел аппарат, покачал головой и похвалил конструкцию, внимательно следил, как складывают газетные обрывки, наконец не удержался, спросил:

— А это для чего?

— А это для того,- сказал Васильев громко, так, чтобы Горбачев слышал,- чтобы найти газету, обрывок которой был в корзине с трупом некоего Козлова.

Говоря, он внимательно смотрел на Горбачева. Тот не обратил на эти слова никакого внимания, даже, кажется, не расслышал. Странно было, конечно, что человек не расслышал того, что его обвиняют в убийстве, но, с другой стороны, можно было это объяснить и тем, что он пьян, и тем, что уж он ошарашен такой неожиданной катастрофой со своим очень выгодным производством.

Архитектор, услышав слова Васильева, даже охнул, так ему стало интересно. Он тоже начал перебирать клочки и складывать их, словно решал трудную головоломку. И, как ни странно, именно ему повезло. Именно он, сложив два клочка, вдруг закричал от волнения.

Все повернулись к нему. Он не мог даже говорить, а только пальцем показывал. Васильев наклонился. Было совершенно отчетливо видно, что обрывки точно подходят друг к другу. Мало того: на том, который был вклеен в альбом, было написано ДМИ, а на том, который лежал на кухне, было написано ТРИЕВ.