Дым - Дэн Вилета (2016)

Наконец мы на месте. Вернее, рядом. Нас останавливает барьер, решетка из железных прутьев толщиной с запястье, между которыми можно просунуть руку и плечо, но и только. Яркий свет, необыкновенно ровный и безжизненный, бросает полосатую тень на наши приближающиеся фигуры. Я жестом велю Босуэллу поставить фонарь на пол, затем прижимаю живот к прутьям, прикасаюсь щекой к их ржавому холоду. Со своего места мы можем видеть лишь небольшую часть пространства за решеткой — какое-то помещение, рабочий стол, тонкую шею и заколотые кверху волосы леди Нэйлор. Ее тело и ноги скрыты за спинкой кресла, и даже голова более чем наполовину загорожена стальной фермой, которая поддерживает потолок, располагаясь между нами и баронессой. На столе рядом с леди Нэйлор разложены инструменты и стоят сосуды, самый крупный из которых — стеклянная бутыль в форме луковицы — наполнен дегтем. У другого конца стола склонился над ребенком мужчина. Он ничем не примечателен: какой-то зеленщик с кривой шеей и мясистыми розовыми щеками. Ребенок — чужестранец со смуглой кожей — привязан к стулу. Нам видна только его голова, которая поднимается над столешницей примерно до основания шеи. Демон капитана ван Гюисманса выглядит неважно: рот широко открыт, клочья волос торчат над ушами. Он будто линяет. Из его пота и боли рождается новый мальчик.

Мы даже не пытаемся сломать решетку. Концы прутьев вделаны прямо в пол и потолок. Чтобы преодолеть эту преграду, понадобится час времени и кирка. Итак, нам остается лишь одно. Босуэлл тоже это знает. Когда я оборачиваюсь к нему, ружье уже приставлено к его плечу.

— Куда целиться? — спрашивает он. Говорит он тихо, но в голосе все равно слышится радостное нетерпение.

— В мать, — говорит юноша-марионетка. — Накажите мать.

Он канючит, как ребенок, выпрашивающий лакомство; показывает пальцем, сломанным в основании и оттого выгнутым вбок там, где палец не должен гнуться.

— Мать. Мама. Сейчас, сейчас, сейчас!

Его язык лезет Босуэллу в ухо.

Но Босуэлл колеблется.

— Трудный выстрел, — наконец говорит он. — Мешает ферма. — И, спустя мгновение: — Может, ребенка?

И да поможет мне Бог, в глубине души я знаю, что он прав. Если мы хотим положить этому конец (чем бы это ни было), если хотим сорвать этот инфернальный план, так будет надежнее. Ребенок — ключ ко всему. Ашенштед и леди Нэйлор заплатили целое состояние, чтобы тайком привезти его в Англию. Даже сейчас она все время поглядывает на мальчика, будто чего-то ждет — какого-то откровения или события. Как только он будет уничтожен, мы сможем арестовать ее в удобный для нас момент. Она — леди, принадлежащая к высшей знати, и имеет право на суд. Ребенок — совсем другое дело. И в конце концов, это наш долг. Во имя королевы и отчизны, ради блага государства мы обязаны исполнить его.

Босуэлл смотрит на меня своими глазами, застланными дымом. В них читается нетерпение. Он ждет приказа от командира. Я посылаю ему ответный взгляд. По другую сторону решетки, в той части помещения, которая нам не видна, раздается оклик — расстояние съедает слова. Леди Нэйлор встает и что-то отвечает; в руке, попавшей в наше поле зрения, она держит короткоствольный пистолет. Она делает шаг, жестикулирует, распоряжается. Патрицианским тоном.

Дым ее сына заполняет наши легкие.

Босуэлл пробует его, лижет, принимает решение. Его палец ложится на спусковой крючок. Моя ладонь бьет по стволу, когда пуля уже движется внутри его: я чувствую горячую дрожь ее полета. Между прочим, это государственная измена, не больше и не меньше, намеренный срыв возложенной на меня миссии. Чем это вызвано? Порядочностью, должно быть, нелюбовью к смерти. Выходит, ведьмоискатель во мне утратил бездушную любовь к законности. Слишком долго я пробыл директором школы.