День мертвых - Майкл Грубер (2013)

– Да, изменил однажды. Но бить не бил. Мы до безу-мия любили друг друга почти все время, что пробыли вместе.

– Maricón![87]

Мардер рассмеялся.

– Так вы и мексиканских мужчин не жалуете. Печальный опыт?

Она покачала головой, встрепенувшись, как лошадь, и посмотрела ему прямо в глаза.

– Слушайте, Мардер, чего вам надо от меня? Я же сказала, что благодарна вам за помощь, и это правда. Но никаких отношений между нами нет. Такое только в кино бывает, что если ты спас кому-то жизнь, то теперь вы связаны на веки вечные. Ясно?

– А почему отношений-то нет? Я вам физически неприятен?

– У-у-у, мать вашу! Да я вообще не знаю, кто вы такой и чем занимаетесь. Тоже бандит, скорее всего. Для редактора вы слишком ловко обращаетесь с оружием – а я редакторов навидалась. А то и еще хуже – богатей с нечистой совестью и бредовыми идеями, которому вздумалось облагодетельствовать мексиканскую бедноту. И если уж быть до конца откровенной, то мне кажется омерзительным то, что вы творите с этой девочкой.

– С Лурдес? А что такого я с ней творю?

– Кормите фантазиями о славе на ТВ. Это крайне жестоко, и я совершенно не понимаю, зачем вы это делаете.

– Полагаете, она недостаточно красива?

– Для крестьянки-indio она довольно изящна. Но она не умеет ни двигаться, ни говорить, ни одеваться, и даже если ее научить, то все равно кожа ее на три оттенка темнее стандарта. Я вам сейчас расскажу, какой будет ее кинокарьера, сеньор Специалист по Мексиканской Культуре. Если она раздвинет ножки перед продюсером, а потом режиссером, а потом помощником режиссера, а потом другом помощника, то получит роль в массовке, служанки там или гувернантки, и всех реплик у нее будет «Да, сеньора» и «Слушаюсь, сеньор». Если окажется достаточно умна – пока что, кстати, этим и не пахнет, – то станет подружкой сколько-нибудь известного актера и будет жить в квартирке в Поланко, пока не заскучает или не постареет. Тогда перекинется в элитные девочки по вызову, потом в менее элитные и, наконец, если ей очень повезет и она не умрет от наркотиков или побоев, лет в пятьдесят вернется в Плайя-Диаманте и станет работать официанткой.

– Не верю, – сказал Мардер. – Это просто no importa madre и недостойно вас. Вот вы какого черта рискуете своей шкурой и рассказываете мне о творящихся здесь делах? А потому что верите: даже в Мексике с ее безвременьем жизнь может измениться. Она уже меняется. И даже если вы правы и Лурдес обречена, то все равно будет хорошо, если хоть раз в жизни кто-то без всякой корысти ей поможет. Она думает, что дорогое барахло сделает ее счастливой. Я ей накуплю столько барахла, сколько захочет, и она поймет, что в жизни не это главное. Как знать? А может, она научится играть. Вы наверняка в курсе, что по количеству театров Мехико чуть ли не первый город в мире. А вдруг она не станет трахаться с продюсером и не опустится до шлюхи; вдруг выйдет замуж за хорошего парня и через десять лет будет играть в пьесах Лопе де Веги или Фелипе Сантандера[88] и чувствовать себя счастливой? И да, это Мексика, страна, состоящая из тех, кто имеет и кого имеют, но вообще-то это не закон. В паспорте не пишут, chingón ты или chingada, да и многие миллионы мексиканцев в это не верят. Моя жена тоже не верила. И мне жаль, что вы так смотрите на жизнь. Наверное, вы нередко чувствуете себя несчастной.

– Не чувствую, – огрызнулась она. – Да с чего вы взяли, что я несчастна? Я на пике карьеры. Я репортер «Телевисы», черт побери!

– Камера вас явно любит.

– Вы к чему клоните? Что я красивая дурочка?

– Разумеется, нет, но такие намеки вас явно задевают. Потому-то вы пишете книгу и надеетесь, что серьезную. – Он показал на экран ноутбука. – Может, и так, но, судя по тому, что я сейчас вижу, вам не обойтись без хорошего редактора.

– Да пошел ты знаешь куда, Мардер? – прокричала она. – Может, пересядешь куда-нибудь? Тут свободных мест полсалона!