Алхимик (сборник) - Паоло Бачигалупи (2008)

Ее руки хлестали по его лицу и подушке – инстинктивно, панически, бездумно. Прерывистый кашель слышался сквозь пух. Ее грудь конвульсивно подергивалась в попытках набрать воздуха. Ногти задели его ухо. Она утрачивала координацию. Перестала выгибаться. Ее тело по-прежнему дергалось, но теперь удерживать его было несложно. Сохранилась лишь мышечная память борьбы. Он прижал подушку крепче, используя для убийства весь свой вес. Ее руки прекратили царапать. Вернулись к подушке-душителю и нежно коснулись ее. Вопрошающе погладили. Словно были парой самостоятельных созданий, бледными бабочками, желавшими отыскать причину страданий своего владельца. Двумя тупыми насекомыми, жаждавшими понять природу нарушения проходимости дыхательных путей.

Снаружи ожила газонокосилка и вгрызлась в весеннюю зелень. Запел жаворонок. Тело Пии обмякло, руки упали. Яркий солнечный луч лениво скользил по ее светлым волосам, вылезшим из-под подушки и раскинувшимся по простыни. Джонатан почувствовал теплую влагу – ее мочевой пузырь опорожнился.

Еще одна газонокосилка подала голос.

Белые мыльные пузыри закружились, приоткрыв розовый сосок Пии. Джонатан зачерпнул горсть хрустящей пены и аккуратно положил жене на грудь, прикрыв ее. Он использовал полбутылки увлажняющей жидкости для ванны, но пузыри продолжали исчезать, обнажая тело жены, которое становилось все бледнее по мере того, как кровь застывала в конечностях. Глаза Пии смотрели в пустое пространство потолка, на то, на что обычно смотрят мертвые люди.

Серые глаза. Во время первой встречи они показались ему жутковатыми. К тому же времени, когда женился на ней, глаза начали ему нравиться. А теперь снова стали жутковатыми, полуприкрытыми, уставившимися в пустоту. Он хотел наклониться и опустить веки, но боялся, что трупное окоченение заставит их снова распахнуться. Боялся, что когда он попробует их закрыть, она уставится на него. Джонатан поежился. Он знал, что принимать ванну с мертвой женой – это ненормально, но не хотел оставлять ее. Хотел по-прежнему быть рядом. Он обмывал ее испачканное смертью тело, и неожиданно ему показалось, что влезть к ней – самый правильный, самый своевременный поступок. Что он должен попросить прощения, залезть в переполненную ванну и присоединиться к Пие в последнем омовении. Вот почему он сидел в остывающей ванне с холодеющим трупом, и последствия подавленной агрессии тяжело опускались на его плечи.

Он винил весеннее солнце.

Если бы стояла пасмурная погода, сейчас Пия составляла бы список покупок, а не лежала в ванне с мужем-убийцей, прижавшись коченеющими ногами к стенке.

Она никогда не любила принимать совместные ванны. Не любила, если кто-то вторгался в ее личное пространство. Это было ее собственное тихое время. Время, чтобы забыть неприятности отдела закупок, который вечно не мог разобраться с финансовыми приоритетами. Время закрыть глаза и полностью расслабиться. Он это уважал. Так же, как уважал ее любовь к амишским лоскутным одеялам на кровати, и к фотографиям дикой природы на стенах, и патологическую ненависть к авокадо. Но вот куда это их привело: в ванну, которой она не любила делиться, и кровь Пии приливала к заднице, а лицо норовило погрузиться под воду, так что ему приходилось снова усаживать ее, поднимать из пены на поверхность, словно кита, и всякий раз, когда ее лицо появлялось среди пузырей, он ждал, что она сделает вдох и спросит, какого черта он так долго держал ее под водой.

Солнце! После стольких месяцев зимней серости и весенней мороси неожиданно потеплело. Вот в чем причина: зазеленели вязы, распустилась лиловая сирень, и после стольких лет покорных посещений работы, и женитьбы, и домовладения, и замены масла он проснулся утром, которое было пронизано возможностями. Он проснулся с улыбкой.